Асадов Эдуард Аркадьевич

Эдуа́рд Арка́дьевич (Арташе́зович) Аса́дов (7 сентября 1923, Мерв, Туркестанская АССР, РСФСР, СССР - 21 апреля 2004, Одинцово, Московская область, Россия) - русский советский поэт, прозаик.

Автобиография

Я родился на стыке двух эпох, двух миров, двух цивилизаций, на стыке древнего и нового Востока. В моих любопытно распахнутых глазах могли одновременно отражаться и пионерский галстук, и черная паранджа, и европейский костюм, и красный на вате туркменский халат с черной бараньей папахой, и автомобиль, и входящий в город под перезвон колокольчиков длиннющий караван верблюдов с полными хурджинами фруктов и всевозможных пряностей, и сверкающий в небе самолет, и надрывно стонущий муэдзин. Короче, и старое и новое, и все выпукло, пестро, рельефно.

Бездумного, беззаботного детства у человека бывает, в общем-то, мало, до первого школьного звонка. И они, эти годы, были для меня щедро залиты раскаленным азиатским солнцем, пронизаны разномастным звучанием русских, армянских и туркменских песен и текли по губам прохладными струйками арбузного и виноградного сока.

Отец мой умер рано и неожиданно, в течение трех дней от заворота кишок. Врачи поставили неверный диагноз, ибо их ввели в заблуждение его спокойная улыбка и то, что он ни разу не застонал при невероятной физической боли. Отец же считал, что врачи должны все понимать сами, а стонать - это просто недостойно мужчины. Было мне тогда неполных шесть лет.

Больше мама оставаться тут не могла, и мы уехали с ней на Урал, в Свердловск, где жил мой дедушка Иван Калустович Курдов. Ей дали комнату на проспекте Ленина, недалеко от Верх-Исетского завода. И вскоре мы с ней вместе пошли в «первый класс». Только она - в качестве учителя, а я - ученика. Справедливость требует уточнить, что пошел я не в класс моей мамы - строгость ее мне была хорошо известна, - а постарался попасть в параллельный.

У каждого человека, вероятно, есть «страна своего детства». Такой страной я считаю Свердловск, рабочий Урал с его спокойными, строгими, но добрыми людьми, с могучими заводами, бескрайней тайгой и крепчайшими морозами. Если Туркмения запечатлелась в моей детской памяти главным образом красновато-золотистой цветовой гаммой песков, солнца и фруктов, то Урал - это белое и зеленое: огромное количество хрустящего, как сахар, снега на газонах, крышах, деревьях, на шапках и даже на проводах и бескрайнее море темно-зеленой тайги летом.

Тут на Урале, в Свердловске, прожил я с шести до шестнадцати лет, а это в юности - целая эпоха. Тут, в восьмилетнем возрасте, написал свое первое стихотворение, в пятнадцать вступил в комсомол, полюбил литературу, театр, музыку и вообще искусство. Занимался в драмкружках Свердловского Дворца пионеров, состоял в активе ТЮЗа, выступал с приветствиями от имени уральской пионерии на партийных и комсомольских конференциях и с чтением стихов на молодежных олимпиадах и конкурсах. Вовсю бурлила моя армянская энергия и литературная душа!

Часто приходил в гости к деду, слушал его немногословные рассказы о революционных демократах, о Чернышевском, у которого он в молодости работал секретарем. Говорил с ним порой на международные и самые житейские темы, иногда спорил запальчиво и, может быть, наивно. Но никогда не встречал в глазах старика даже тени иронии или гнева. Он был суров, но справедлив, а припертый подчас в каком-то споре моими живыми аргументами, задумчиво улыбался и говорил: «Этого я, к сожалению, не видел и не знаю. Но раз это видел ты, то я тебе верю». И, страдая одышкой, медленно уходил к себе в кабинет.

Мама, как и положено ей на роду, горячо меня любила. К каким-то минусам была снисходительна, но против других недостатков вставала стеной. Так, больше всего она не терпела лени и лжи. С раннего детства приучала и приучила меня никогда и ни при каких обстоятельствах не лгать, чего бы мне это ни стоило. А с ленью моей она боролась очень просто: работой. У меня, например, в доме всегда имелись какие-то обязанности, которых, кроме меня, не должен был выполнять никто. И это, скажем прямо, дисциплинировало.

Началась жизнь, полная новых и ярких впечатлений. Красавица Москва, с ее Красной площадью, проспектами, площадями, станциями метро, театрами, Третьяковкой, да мало ли чем еще, буквально закружила меня, наполняя душу ярким, светлым, незабываемым. Снова уроки, споры в школьных коридорах, новые друзья, вечера самодеятельности и стихи, стихи...

Первое мое выступление как поэта состоялось 23 февраля 1940 года в Краснознаменном зале ЦДСА, или по-тогдашнему - ЦДКА. Я читал бойцам и командирам свое стихотворение, посвященное нашей армии. Я не склонен переоценивать качеств моих первых стихов, и горячий прием, оказанный мне, отношу лишь за счет моего мальчишеского энтузиазма, срывающегося от волнения голоса и доброты моих слушателей. Но этот успех был для меня, вероятно, особенно важным, так как не погубил еще очень хрупкого и трепетного ростка поэзии в моем сердце. А наоборот - даже словно бы укрепил его.

Москва, как и вся страна, жила в те предвоенные годы какой-то энергичной, радостной и в то же время тревожной жизнью. Все восхищались подвигами пагіанинцев, мужеством и отвагой Водопьянова, Чкалова, Громова, Ляпидевского, Гризодубовой, Кравченко и других героев. Едва ли не все знали по портретам героев производства, таких как Стаханов, Изотов, Мария и Евдокия Виноградовы, Макар Мазай, кузнец Бусыгин, первая трактористка Паша Ангелина, и других. Страна словно бы рвалась из прошлого в будущее, рвалась, преодолевая бураны и штормы, ломая все нормы и графики, которые старели прямо на глазах.

Некоторые утверждают сегодня, так сказать, задним числом, что о приближающейся войне мы знали. Да, предчувствие чего-то тревожного было. О возможности войны, которую могут когда-нибудь развязать наши враги, мы говорили. Но никто не думал, что это будет так скоро. Никто. Жили мы и тревожно, и радостно. В школах работали кружки ГСО (санитарной обороны) и ПВХО (противохимической обороны), в десятых и девятых классах преподавалось военное дело. Иногда под руководством военрука проводились в масштабах школ учения противохимической и противовоздушной обороны. Но все это больше походило на урок, на какую-то военную игру, но не настоящую подготовку к войне. В реальность ее мы все-таки старались не верить.

Мы дружно, компаниями ходили в кино, устраивали вечера самодеятельности и весело и самозабвенно танцевали. Что танцевали тогда? Да, пожалуй, все: и вальс, и блюз, и фокстрот, и румбу, даже порой кружились в веселой польке. Но главным танцем тех лет, владыкой всех вечеров, карнавалов и дружеских встреч было танго. Его медленный и четкий ритм, вздрагивающие и берущие за душу звуки покоряли буквально всех. Танец этот удивительно помогал знакомству, какому-то внутреннему сближению, а порой создавал атмосферу чего-то интимно-свет-лого и немного грустного. Особенно часто ставились на диски патефонов и проигрывателей такие мелодии, как «Брызги шампанского», «Дождь идет», «Песня о дружбе» в исполнении Вадима Козина и «Цыган». Без всяких преувеличений можно сказать, что тридцатые годы в смысле танцевальной музыки были эпохой танго.

Выпускной бал! Вряд ли найдется на земле человек, который не сохранил бы в душе своей навсегда этот единственный в жизни вечер! Помню его и я. И так ясно, словно состоялся он всего каких-нибудь две-три недели назад... Хотя времени прошло с тех пор не две и не три недели, а, увы, «чуточку» побольше...

Выпускной бал в нашей 38-й московской школе состоялся 14 июня 1941 года. И хотя одеты мы были проще, чем, скажем, выпускники теперешних послевоенных лет (материальные возможности у наших родителей были скромнее), но одевались и наглаживались мы все-таки на славу и веселились никак не меньше, а может быть, и еще горячей. И эмоциональность эта в какой-то мере определялась неуловимым ощущением тревоги и грусти, видимо, большей, чем обычная разлука после промчавшихся школьных лет.

Теплая звездная ночь мягко заглядывала в окна, птицами летали по всем этажам шумные, веселые голоса. К концу вечера некоторые словно бы повзрослевшие ребята впервые, почти не прячась, раскуривали где-нибудь в пустом классе, беседуя со сверстниками у раскрытого окна.

Говорили сумбурно, грустно и весело. Мечтали, строили планы, шутили, о чем-то спорили запальчиво и легко...

В актовом зале сияли все плафоны и люстры, без устали трудилась старенькая школьная радиола, крутились бесконечные пары, а над головами, через усилитель, словно бы импонируя нашему настроению, катился по лестницам и коридорам голос Вадима Козина:

Давай пожмем друг другу руки - И в дальний путь на долгие года!..

Мы танцевали, острили, пожимали друг другу ладони и никак не знали, что со многими расстаемся не на месяц, не на год и не на «долгие года», а до конца своих дней, навсегда...

22 июня 1941 года над Москвой стоял солнечный, яркий рассвет. Я возвращался из Подмосковья, где с субботы на воскресенье на станции Лосиноостровская ночевал у своей тетки. В вагоне электрички было шумно и весело. Как-никак, впереди целый воскресный и очень хороший солнечный день! Люди громко переговаривались, шелестели заиндевевшими бумажками от эскимо, перелистывали свежие газеты и журналы.

В память почему-то врезалась молодая пара (очевидно, молодоженов), сидевшая на скамейке против меня. Он - широкоплечий, веснушчатый, с круглым добродушным лицом, в белых отутюженных брюках и голубой тенниске на крепкой груди. Она - некрасивая, но удивительно милая, видимо, от счастья, прямо-таки полыхавшего из ее маленьких круглых «фонариков», в пестрой короткой юбке и такой же цветастой жакетке, плохо скрывающей ее уже заметно округленную талию. Он только и делал, что предлагал ей все, что проносили мимо, - от мороженого до железнодорожных расписаний и лотерей ОСОАВИАХИМа. Всякий раз, вскакивая, он взволнованно говорил: «Леночка, хочешь?» А она, счастливо смеясь, усаживала его обратно и ласково отвечала: «Димуша, уймись! Не все сразу. Успеем...»

Группа солдат, или, как тогда их называли, красноармейцев, бравыми голосами пела в тамбуре, молодецки присвистывая, песню:

Пролетают конники шляхом каменистым, В стремени привстал передовой, И поэскадронно бойцы-кавалеристы, Подтянув поводья, вылетают в бой!

Приехали на Ярославский вокзал. Двери вагонов раскрылись, и тут словно тревожный ветер пробежал по сердцам. Оживление пошло вниз.

Перед репродуктором плотная толпа молчаливых людей. На одних лицах - растерянность, на других - напряжение и суровость. Неторопливый, но взволнованный голос Молотова сообщает о вероломном нападении гитлеровской Германии на нашу страну.

Умолкла жизнерадостная песня солдат. Стоя на платформе, они как-то сразу притихли, посуровели, обступили своего комвзвода и вполголоса стали о чем-то совещаться. Очевидно, о том, что увольнительная - прочь, и надо срочно возвращаться в часть.

«Димуша» с лицом, на котором еще не остывшая радость уже начала сменяться горькой растерянностью, стоял у газетного киоска, а на его груди, обхватив его загорелую шею коротенькими руками, с откровенным отчаянием, захлебываясь в рыданиях, билась его молодая жена.

Дома у меня лежало заявление в институт. И даже не одно, а целых два заявления.

Дело в том, что с раннего детства тянули меня к себе почти с одинаковой силой два прекрасных и удивительных мира, имя которым: «Литература» и «Театр». С восьми лет писал я стихи и с этого же возраста самозабвенно занимался в драматических кружках и кружках художественного слова. Чего во мне больше? Кто я все-таки по призванию: поэт или театральный режиссер? Этого я до последней минуты так решить и не мог. А точнее, не успел. Все дальнейшее помогла определить сама жизнь. Началась война, и решать теперь уже надо было совсем иные проблемы. Над страной полетел призыв: «Комсомольцы - на фронт!» И я порвал оба моих заявления. Сел и написал третье. На этот раз в райком комсомола с просьбой отправить меня добровольцем на фронт. Мне было тогда еще семнадцать лет, и призыву я пока не подлежал. В райкоме меня с моим заявлением принял секретарь Фрунзенского РК ВЛКСМ товарищ Ильин. Вопрос был всего один и короткий: «Хорошо. А не струсишь?» - и такой же короткий ответ: «Никогда!»

Вечером я пришел в райком, а утром мама провожала меня с небольшим рюкзачком на плечах к райкомовскому грузовику, где меня ожидала группа таких же безусых добровольцев, полных решимости сражаться с врагом до конца. Мама несла в руке букетик гвоздик. Но так и забыла в волнении, прощаясь, протянуть их мне. И до сих пор, как тогда из машины, вижу ее одинокую, чуть ссутулившуюся от горя фигурку на углу Кропоткинской улицы возле Дома ученых с забытым букетом в руке...

И если бы в то памятное утро, утро первого месяца войны, случилось чудо и какой-то пророческий голос вдруг сказал бы мне: «Смотри же внимательней. Смотри и запоминай и этот пунцовый букетик гвоздик, и эту пестренькую косынку, и улыбку, и полные слез глаза, потому что встретиться в будущем вам еще придется, но видишь ты маму в последний раз... В последний раз в своей жизни...» - то я, еще не ведавший своей судьбы, наверное, был бы попросту поражен: а как же это может быть? И ничего бы не понял. А впрочем, это, наверно, и к лучшему, что ничего не смог бы понять!..

Кто не знает сегодня легендарных «катюш»? Кто не видел этих грозных артминометных установок в музеях и на экранах кино?! А мне и многим моим товарищам довелось не только видеть, но и управлять, и давать первые залпы из этих могучих орудий.

Летом 1941 года под Москвой формировались первые дивизионы и полки знаменитых «катюш». Оружие это было секретным, и личный состав гвардейских частей состоял в те дни только из комсомольцев и коммунистов. Должность я получил уважаемую и серьезную - наводчик орудия, хотя в батарее я был самым молодым.

После недолгой, но интенсивной учебы наш 3-й дивизион 4-го гвардейского артминометного полка был «отпоч-кован» и направлен под Ленинград. И с этого момента стал называться 50-м Отдельным гвардейским артминометным дивизионом.

Враг бешено рвался к городу Ленина и был уже на его подступах. Так что остановить его мог только очень крепкий и неожиданный отпор. Наш залп как раз и явился таким хлестким и оглушающим ударом. И дали мы его 19 сентября 1941 года в районе Синявино. При всех тяготах и драматизме тех дней улыбка все-таки однажды пробежала по нашим сердцам. Дело в том, что «катюши», повторяю, были секретным оружием. И о его существовании, а тем более о прибытии на фронт, не знал никто - ни враги, ни наши бойцы. И вот когда мы дали первый могучий залп, то немцы бросились в одну сторону, а наши - от неожиданности - в другую... Потом бойцы очень полюбили подразделения гвардейских минометов. И тогда же, осенью 1941 года, под стенами Ленинграда бойцы с нежностью стали называть их «катюшами». И под этим именем прошли они всю войну.

Не буду сейчас долго рассказывать об этом времени. О нем надо писать целую книгу. Книг о войне написано множество, а рассказано ли хоть четверть всего? Да конечно нет. Скажу лишь, что в это тяжелейшее и жесточайшее время наш дивизион носился с участка на участок по всему Волховскому фронту и в самых прорывных и трудных местах давал залпы. Всего за зиму 1941-1942 годов я из своего орудия дал 318 залпов по врагу. В переводе на «огневой» язык это 5088 снарядов, весом в 50 килограммов каждый! И это только из одного моего орудия, отправившего на тот свет не одну сотню любителей чужой земли.

Жгучие тридцати-сорокаградусные морозы, сотни и сотни километров туда и обратно вдоль изломанной линии фронта: Вороново, Гайтолово, Синявино, Мга, Волхов, деревня Новая, Поселок № 1, Путилово...

Разве расскажешь о дневных и ночных залпах, иногда прямо под тяжелейшим артогнем, разве поведаешь в двух-трех словах о том, как несколько раз с боями пробивались из окружения, как дважды была подбита и горела моя боевая установка и после быстрого ремонта снова возвращалась в строй?! Разве передашь в кратком разговоре о том, как тяжело хоронить убитых друзей, еще час назад веселых, теплых, живых!.. Может быть, когда-то я возьмусь за такую повесть или роман... А пока... А пока лишь замечу, что, несмотря на все смертельно тяжелое, порой непосильное и леденящее душу, в грядущей победе нашей не сомневались ни на миг. В перерывах между боями я писал стихи.

Некоторые из них, такие как «Письмо с фронта», «На исходный рубеж», «В землянке», через несколько лет вошли в первую книгу моих стихов.

Весной 1942 года был тяжело ранен командир орудия и на его место назначили меня. Приходилось выполнять две обязанности сразу: командира орудия и наводчика. Справлялся, кажется, неплохо.

Оружие наше было новым, и офицерских кадров не хватало. Получили приказ самых опытных и образованных младших командиров срочно направить в офицерские училища.

Осенью 1942 года я с группой моих товарищей, обстрелянных фронтовиков, был срочно командирован во 2-е Омское гвардейское артминометное училище. Шесть месяцев занятий по удвоенной и утроенной программе. За этот срок нужно было пройти курс двухлетнего мирного училища. И мы проходили. Занимались по тринадцать - шестнадцать часов в сутки, уставали смертельно, но не сдавались. Учились хорошо. Знали: мы нужны фронту, а это было самым главным и важным в те дни.

В мае 1943 года, успешно сдав экзамены и получив офицерское звание и грамоту за отличные успехи, снова поехал на фронт. Омск был в те времена глубочайшим тылом. Здесь даже светомаскировка отсутствовала. Война, где решалась судьба страны, друзей, что дрались, не щадя себя, была далеко-далеко. И хотелось как можно скорей уехать из «тыловых краев» туда, к борьбе, к фронтовым побратимам!

И вот - все! На плечах офицерские погоны с пушками и двумя звездочками. На груди продымленный в боях гвардейский значок, а впереди - Москва, откуда мы будем распределены по фронтам. Из омских казарм провожали нас веселое весеннее солнце и грустные лица, увы, некоторых курсантов, так называемых «завалишников». То есть тех, кто завалил хотя бы один государственный экзамен на «трояк». Условия были по-военному жесткие: схвативший хотя бы одну тройку офицерского звания не получал и отправлялся на фронт в прежнем, сержантском чине.

Бывают же на земле чудеса! Майским ласковым утром иду по Москве. Увольнение до 15.00, то есть на пять часов. Целые пять часов!

Я знаю, мамы в городе нет. Она в эвакуации в Уфе. Но есть милая с отроческих лет Кропоткинская улица, есть примыкающий к ней Лопухинский переулок, где стоит моя бывшая школа. Впрочем, почему «бывшая»? Просто школа, моя, моего детства, моих друзей!

Иду по военной Москве. Узнаю и не узнаю знакомых улиц. Опущенные жалюзи магазинов, бумажные наклейки крест накрест на стеклах домов, мешки с песком, военные патрули на Гоголевском бульваре, как гигантские белые дирижабли аэростаты заграждения, вокруг них в военной форме девчата.

Обошел знакомые места, посидел на бульваре и... назад. Прощай, моя мирная юность. Тебя нет, от тебя остался лишь легкий аромат сирени, которая все-таки цветет наперекор войне.

И снова фронт. На этот раз не в снегах и болотах, а в степи под станицей Крымская возле знаменитой впоследствии «Малой земли».

Командующий ставкой ГМЧ (гвардейские минометные части) фронта генерал Дегтярев - маленький, круглый, шумливый, даже не узнав о вакансиях, сразу же направил меня в 50-й гвардейский артминометный полк, где должности огневика не было. И вместо командира взвода или комбата я был назначен начальником связи дивизиона. Однако воин должен уметь все. И я старался, работал на совесть. Хотя воевал неплохо, но должность начальника связи мало волновала мне душу. Я был, что называется, «прирожденным огневиком». Мне надо было вести дела с батарейцами, готовить расчеты огня, давать залпы по врагу. Думаю, что судьба это поняла. Поняла и ликвидировала должности начальников связи дивизионов.

Снова на целую неделю в Москву. Нет, не каждому выпадает такая удача - в тяжелые, беспощадные годы войны дважды увидеть столицу и дважды пройтись по знакомым улицам и переулкам! Впрочем, и горького мне выпало тоже довольно, может быть, пощедрее, чем радостного. Ну, да разговор сейчас не о том. Осталось рассказывать о войне, кажется, немного.

4-й Украинский фронт. Последняя и, пожалуй, самая трудная страница моей боевой жизни. На этот раз я уже снова был «огневиком». Сначала помкомбата, а когда комбат Турченко под Севастополем «пошел на повышение», - командиром батареи.

Итак, снова дороги и снова бои: Чаплино, Софиевка, Запорожье, Днепропетровщина, Мелитополь, Орехов, Ас-кания-Нова, Перекоп, Армянек, Совхоз, Качи, Мамашаи, Севастополь. Упрямо дрались. В редкие минуты затишья пели вполголоса задумчивые песни: «Когда в поход я уходил», «Кто сказал, что надо бросить песни на войне», уже ставшие тогда известными «Огонек» и «Шаланды, полные кефали».

Не стану рассказывать о том, как ломали под Перекопом оборону врага, как, шагая на огневые, месили по ночам густую, как глина, и липкую, как клей, серую грязь Сиваша.

Нет сейчас ни места, ни времени, чтобы рассказать обо всех друзьях, победах, тяготах и потерях. Ограничусь лишь тем, что скажу: жили бурно, горячо, умели воевать и умели шутить. Каждый чувствовал локоть товарища, и никто ни разу не пожаловался и в тяжкую минуту не предал друзей. Да, никто. Никто, кроме... Кроме, может быть, одного. Но нет, фамилию его я называть не стану. Ибо, струсив, он оценил великодушие товарищей, смело пошел в бой и, получив ранение в руку, после перевязки еще добрых полчаса не покидал поля боя.

Прорвавшись через Перекоп, наши войска покатились на юг неудержимо, с какой-то напористой и веселой злостью.
«Товарищи! Завоюем славу освободителей Крыма!» - горели лозунги на стенах домов. Русское и украинское население встречало нас бурно, радостно, с молоком, калачами и полными слез глазами. Целовали, как родных, и буквально заставляли взять калач или булку.

Бои в Крыму подходили к концу. Силами 2-й Гвардейской армии, силами 9-й Приморской, силами славных и доблестных моряков Крым озарялся пятиконечными звездочками и улыбками наших солдат. У врага оставался только один Севастополь. Но теперь уже совсем ненадолго. Ибо это же был Севастополь! Город Нахимова и Ушакова, Лазарева и Корнилова, тысяч и тысяч известных и неизвестных матросов и солдат - героев и патриотов родной земли.

Сколько же мог сидеть там еще враг, если каждый ка-мень в этом городе обжигал ему пятки, как раскаленный металл!

Впервые в жизни возле Качи увидел море... С высокого холма оно сверкало под солнцем. Оно было ярким, синим-< мним, выпуклым и громадным. Пораженный, велел шоферу затормозить. Смотрел долго, радостно и неотрывно. Затем, сдернув пилотку, дружески помахал ему из кабины,

1 мая 1944 года. Любимый наш праздник, а праздновать некогда. Готовимся к штурму позиций врага, к последним боям за Севастополь. Знаем, будет тяжело и жарки Прагу деваться некуда. Кораблей у него не хватает. И драться он будет как обреченный.

И вот здесь, в боях за освобождение Севастополя, при подготовке к решающему залпу перед штурмом укреплений врага, утром 4 мая 1944 года я был ранен. Говорю об этом кратко, ибо собираюсь рассказать о боях и походах и, в частности, о битвах за Крым в специальной книге, которую назову «Зарницы войны».

Ну вот вкратце и все о моей фронтовой жизни. Что было потом?

А потом был госпиталь и двадцать шесть суток борьбы между жизнью и смертью. «Быть или не быть?» - в самом буквальном смысле этого слова. Когда сознание приходило - диктовал по два-три слова открытку маме, стараясь избежать тревожных слов. Когда уходило сознание, бредил.

Было плохо, но молодость и жизнь все-таки победили. Впрочем, госпиталь был у меня не один, а целая обойма. Из Мамашаев меня перевезли в Саки, затем в Симферополь, потом в Кисловодск в госпиталь имени Десятилетия Октября (теперь там санаторий), ну а оттуда - в Москву. Переезды, скальпели хирургов, перевязки. И вот самое трудное - приговор врачей: «Впереди будет все. Все, кроме света». Это-то мне предстояло принять, выдержать и осмыслить, уже самому решать вопрос: «Быть или не быть?» А после многих бессонных ночей, взвесив все и ответив: «Да!» - поставить перед собой самую большую и самую важную для себя цель и идти к ней, уже не сдаваясь.

Я вновь стал писать стихи. Писал и ночью и днем, и до и после операции, писал настойчиво и упорно. Понимал,

что еще не то и не так, но снова искал и снова работал. Однако какой бы ни была твердой воля у человека, с каким бы упорством ни шел он к поставленной цели и сколько бы труда ни вложил в свое дело, подлинный успех ему еще не гарантирован. В поэзии, как и во всяком творчестве, нужны пособности, талант, призвание. Самому же оценить достоинство своих стихов трудно, ведь пристрастнее всего относишься именно к себе.

Моих стихов не читал еще ни один профессиональный писатель. Надо не ошибиться и послать тому, в чье слово веришь. Больше всего боялся, что ответят снисходительно, как-никак автору работать трудно... А мне нужен был прямой и ясный ответ, без малейшей скидки. И вот я решил: пошлю Корнею Чуковскому. Еще до госпиталя, однажды в библиотеке, прочел его статью о переводах Шекспира Анной Радловой. Статья была настолько умной, едкой и беспощадной, что от бедной переводчицы, я думаю, остались лишь туфли да прическа.

Дорогой Эдуард Аркадьевич! (Это я-то Эдуард Аркадьевич, в мои двадцать лет!)

От души благодарю Вас за письмо и за доверие. Однако сразу должен предупредить, что, оценивая стихи, не кривлю душой и не стараюсь «подсластить пилюлю», как бы ни была она горька. Тем более с Вами. Тут я считал бы это просто кощунственным».

Ну, а дальше, после такого «предупредительного грома» блеснула и молния. От посланных мною стихов остались, пожалуй, только моя фамилия и даты. Все же остальное было разбито, разгрохано и превращено в пыль и прах. И сил на это было потрачено немало, так как почти каждая строка была снабжена пространными комментариями.

Самым же неожиданным был вывод: «...Однако, несмотря на все сказанное выше, с полной ответственностью могу сказать, что Вы - истинный поэт. Ибо у Вас есть то подлинное поэтическое дыхание, которое присуще только поэту! Желаю успехов. К. Чуковский».

Думаю, что слова эти сделали для меня больше, чем многие лекарства и витамины. Я и сейчас благодарен веселому и колючему старику за эти искренние и светлые слова.

Он, дорогой мой, главный редактор «Огонька». И если стихи ваши ему понравятся, сделает для вас куда больше, чем я смог бы сделать.

Сурков принял меня в своем огромном кабинете в редакции. Говорил приветливо, обещал «поколдовать» над моей тетрадью и велел прийти через пять дней. А при новой встрече разнес мою литературную ладью в мелкую щепочку. Но пустить мне пузыри не дал, а, выдержав значительную паузу, своим окающим с хрипотцой голосом сказал:

Хоть и пошерстил я вас, а писать-то вы все-таки будете. За это я вам ручаюсь. Иначе и времени бы на вас столько тратить не стал. Времени-то у меня, как сами понимаете, с каждым годом все меньше... - И засмеялся с лукавым простодушием.

Окрыленный такими авторитетами, как Чуковский и Сурков, набрался храбрости и отнес стихи вместе с заявлением о приеме в Литературный институт имени Горького. И не зря. Осенью 1946 года я уже с гордостью ощупывал в кармане и доставал где надо и где не надо свой новенький, хрустящий студенческий билет.

Однако к Алексею Суркову ходить продолжал и в редакцию, и домой. Разносов становилось все меньше, а в"голосе доброты все больше. Работал я много, и днем и ночью. Нужно было и учиться в институте, и писать стихи. Л учиться следовало без троек, иначе какой же я боец! Л писать стихи такие, чтобы дошли до сердца человеческого, а иначе какой же я поэт!

И вот однажды Сурков хлопнул по листочкам веселой ладошкой и произнес, нет, не сказал, а именно произнес торжественно и светло:

Вот сейчас совсем другое дело! Возможно, это и пойдет.

Не забуду этого первомайского дня 1948 года и того, каким счастливым я был, когда держал купленный возле Дома ученых номер «Огонька», в котором были напечатаны мои стихи. Вот именно, мои стихи, а не чьи-то другие! Мимо меня с песнями шли праздничные демонстранты, а я был, наверное, праздничнее всех в Москве!

Сколько потом было в моей жизни всевозможных публикаций как в нашей стране, так и за рубежом, но первая публикация, как и первая любовь, не забывается никогда!

Годы учебы в Литературном институте были бурными, напряженными и яркими. Случались взлеты и неудачи, победы и огорчения. Но сдаваться - не сдавался никогда ни в творчестве, ни в учебе.

И думается мне, что писал и трудился, кажется, не зря. Особенно дороги были мне результаты всеинститут-ского конкурса поэзии, где мне была присуждена первая премия за поэму «Снова в строй». Упоминаю об этом не хвастовства ради. Качество сие мне попросту неприятно. Упоминаю об этом лишь как о результате моего труда, как о личной победе, в которую верил я и, увы, некоторые верить не желали. Скептики, чего скрывать, были.

Творческими семинарами, на которых мне приходилось бывать, руководили хорошие и разные поэты: Василий Казин, Владимир Луговской, Михаил Светлов, Павел Антокольский и Евгений Долматовский.

Каждый из них чем-то обогатил меня, что-то посоветовал, что-то оставил в душе. Горжусь, что никогда и никому не подражал, но всему, что могло волновать душу, учился. Но быть поэтом и не быть эрудитом нельзя. И я прошел через все бури экзаменов и штормы зачетных сессий без единого «трояка» и закончил институт в 1951 году, получив диплом с отличием.

Кстати, этот год я называю урожайным, так как, кроме диплома, на ладонь мою в этом году легли еще три книжки: первая книга моих стихов «Светлые дороги», партбилет и членский билет Союза писателей.

А затем снова работа. Встречи с читателями Москвы, Ленинграда, Киева, Баку, Тбилиси, Еревана, Ташкента, Минска, Новосибирска, Свердловска, Омска, Одессы и десятков других городов, больших и малых. Все назвать тут попросту невозможно.

Выступаю я вот уже много лет таким образом не ради афиш и оваций, а ради встречи с людьми и ради, если так можно сказать, аккумулирования высокой энергии человеческих сердец, ради сопричастности чему-то общему, важному для нас, для всех.

Иногда меня спрашивают: каким я считаю себя попом - гражданским или лирическим - и какие темы мне ближе всего?

Я отвечаю, что ни под какие рубрики в этом отношении не подхожу. Не я принадлежу теме, а тема принадлежит мне. Все, о чем я пишу, считаю лирикой. Я лирик и в гражданских стихах, и в стихах о любви, и в стихах о животных или природе. Во всякое стихотворение я вкладываю кусочек своей души, каждое - пропускаю через сердце.

В чем как поэт я вижу свою основную и главную задачу?

Я глубоко и искренне верую в то, что с каждым поколением, с каждым десятилетием, даже с каждым годом светлого и доброго в человеке будет рождаться все больше и больше. Вера эта всегда греет меня в пути. Своей главной и высшей целью почитаю служение людям, Родине и борьбу, борьбу до последнего вздоха со всякой ложью и подлостью на земле.

Богатство мое - это все честные, гордые и прекрасные идеалы, которые живут в моем сердце с юности. Сознание же, что ты нужен другим людям, всегда окрыляет и придает новые силы в пути.

И если книги мои помогают людям хоть в какой-то мере еще больше любить нашу Отчизну и все прекрасное на земле, становиться мужественнее, тверже, добрее и счастливей, то более светлой радости для меня нет и не может быть!

Так я жил, так живу и так буду жить всегда!

Награды

• Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (7 февраля 2004) - за большие заслуги в развитии отечественной литературы
• Орден Почёта (7 сентября 1998) - за большой вклад в отечественную литературу
• Орден Дружбы Народов (20 октября 1993) - за заслуги в развитии отечественной литературы и укрепление межнациональных культурных связей
• Орден Ленина
• Орден Отечественной войны I степени
• Орден Красной Звезды

Эдуард Аркадьевич Асадов – поэт, прозаик, переводчик – родился 7 сентября 1923 года в городе Мары Туркестанской АССР в семье учителей, и это в значительной степени определило интерес мальчика к книгам, к знаниям.

В 1929 умер отец, и мать с сыном переехали к дедушке в Свердловск. Урал стал как бы второй родиной поэта, оказавшей большое воздействие на формирование его души. В 8 лет Асадов написал свои первые стихи, читал их на школьных вечерах. В 1939 семья переехала в Москву.

В 1941 Асадов закончил школу, 14 июня в 38-й школе г. Москвы, где он учился, состоялся выпускной бал. Через неделю - война, и Асадов идет в райком комсомола с просьбой отправить его добровольцем на фронт. Он стал наводчиком гвардейского миномета, легендарной «катюши», принимал участие в жестоких боях на Волховском фронте.

В 1943 окончил гвардейское артиллерийско-минометное училище, стал командиром батареи «катюш» и воевал на Ленинградском, Северо-Кавказском, 4-м Украинском фронтах. В эшелонах, в землянках, в блиндажах при свете коптилки писал стихи. В битве за освобождение Севастополя в ночь с 3 на 4 мая 1944 был тяжело ранен в лицо, но не вышел из боя. Полтора года Асадов пролежал в госпитале, перенес 12 операций, но зрение вернуть не удалось. Будучи в госпитале, Асадов получил личную благодарность маршала Г.К. Жукова.

Стихотворение Асадова «Письмо с фронта», написанное в 1943 20-летним лейтенантом, было взято позднее в экспозицию Центрального музея Вооруженных Сил СССР. К.И. Чуковский, которому Асадов послал свои стихи из госпиталя, оценил талант молодого автора. Асадов пишет поэму «Снова в строй», имеющую автобиографический характер. «Я буду видеть сердцем», - говорит ее герой, юноша-доброволец Сергей Раскатов. Сам Асадов, потеряв зрение, научился «видеть сердцем». Поэма «Снова в строй» была в 1949 опубликована в сборнике студентов Литературного института им. М. Горького, где учился Асадов. Поэма сразу же привлекла к себе внимание, о ней писали в газетах и журналах, ее обсуждали на читательских конференциях, автор получил сотни писем от читателей. Критика поставила ее рядом с «Сыном» П. Антокольского и «Зоей» М. Алигер.

Литературный институт им. М. Горького Асадов с отличием закончил в 1951 , в этом же году издал свою первую книгу «Светлые дороги» и был принят в члены СП. Сборник стихов Асадова «Светлые дороги», «Снежный вечер» (1956 ), «Солдаты вернулись с войны» (1957 ) свидетельствовали о том, что поэт мужественно победил то одиночество, тот мрак, в которые его ввергла война. Поэзия Асадов отличается яркой публицистичностью, рожденной драматизмом судьбы автора; в жизненном и творческом плане судьба Асадова напоминает судьбу Н. Островского... «Снова в строю» - назвал П. Антокольский свой отзыв об Асадове. Группа солдат писала ему: «Заверяем Вас, товарищ Асадов, что всю нашу жизнь будем следовать Вашему примеру и никогда не выпустим из рук нашего оружия. А если нас настигнет несчастье, мы так же, как и Вы, поборем свой недуг и снова вернемся в строй!» (Москва. 1957. №7. С. 197). Подобные письма приходили и из-за рубежа - из Польши, Болгарии, Албании.

Особую популярность в 1950-70-е приобрели стихи Асадова о любви: читателей привлекла воспеваемая поэтом чистота интимного чувства («Все равно я приду», 1973 ; «Компас счастья», 1979 , и др.). Читатели увидели в поэте друга, который как бы протягивает руку помощи, ободрения тем, кто попал в беду, испытывает горе. Асадов утверждает веру в благородство, молодежь тянется к романтике в его стихах, беспокойному исканию трудных, но интересных дорог. В стихах Асадова привлекают эмоциональная обостренность, романтическая приподнятость; суровый и мужественный взгляд воина здесь сочетается с юношеской окрыленностъю и даже детской непосредственностью.

Асадов тяготеет к сюжетному поэтическому повествованию, его любимым жанром становится баллада («Ледяная баллада», «Баллада о ненависти и любви» и др.). Он разрабатывает жанры поэмы, стихотворной повести - поэма «Шурка», маленькая поэма «Петровна», лирическая повесть в стихах «Галина», «Поэма о первой нежности» и др. Поэт расширяет свой тематический диапазон - «Песнь о бессловесных друзьях», стихотворения «Пеликан», «Медвежонок», «Стихи о рыжей дворняге» он посвящает заботе о «братьях наших меньших». Сохраняя верность поэзии, Асадов работает и в прозе: воспоминания «Зарницы войны» (Огонек. 1985 . № 17-18; Знамя. 1987 . № 6), рассказ «Разведчица Саша» (Дружба народов. 1988 . № 3), документальная повесть «Фронтовая весна» (Молодая гвардия. 1988 . № 2-3).

В 1985 была издана первая книга его прозы, сборник фронтовых рассказов «Зарницы войны».

Стихи Асадов переводились на украинский, армянский, татарский, молдавский, киргизский, эстонский и другие языки народов СССР, а также на польский, болгарский, чешский, немецкий, английский, испанский и др. Асадов в свою очередь переводил стихи поэтов Узбекистана (Мирмухсин, М. Бабаев, М. Шейхзаде), Азербайджана (М. Рагим, Р. Рза), Грузии (А. Тевзаде), Казахстана (А. Сарсенбаев), Башкирии (Б. Ишемгулов), Калмыкии (А. Сусеев) и др.

Но и для стихов Асадова настали трудные времена. Однако после ряда лет забвения, совпавшего с реформами конца 1980-х - середины 1990-х , его словно заново стали открывать. «Одной из особенностей Асадова как в поэзии, так и в прозе, - провозгласил в 1995 С. Баруздин, - является его необычайная оптимистичность. Каждая страница асадовской прозы дышит неколебимой добротой, любовью к людям, верой в победу справедливости над силами зла и вообще во все самое хорошее» (Зарницы войны. М., 1995. С. 6).

В 2003 в связи с 80-летием Асадов был награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени.

7 сентября 1923 года в интеллигентном армянском семействе родился долгожданный мальчик, которого назвали Эдуардом. Все детство маленького Эдика прошло в небольшом туркменском городке Мерв. Но семейная идиллия продлилась недолго: когда мальчику едва исполнилось 6 лет, скоропостижно скончался отец. Матери не оставалось ничего другого, как вместе с сыном вернуться в родной Свердловск.

Здесь Эдик пошел в школу, а в возрасте 8 лет написал свое первое стихотворение. Позже он начал посещать местный театральный кружок, где талантливому и разносторонне развитому мальчику пророчили большое будущее.

Позже Эдик вместе с матерью переехал в столицу, где продолжил обучение. В выпускном классе он никак не мог определиться с выбором вуза, разрываясь между желанием стать актером и поэтом.

Однако выбор за него сделала сама судьба. Еще не успели потускнеть переживания от выпускного вечера, как всю страну потрясла страшная новость - война. Вчерашний выпускник сразу же явился в военкомат и добровольцем ушел на фронт.

На войне

После прохождения месячного обучения молодой Асадов попал в стрелковое подразделение в качестве наводчика. Обладая мужеством и решительностью, он смог дослужиться до комбата гвардейских минометов.

Несмотря на ужасающую реальность, Эдуард продолжал писать. Он читал свои стихи солдатам, которые отчаянно нуждалась в простых человеческих эмоциях. Как и сослуживцы, молодой комбат мечтал о новой жизни в мирное время, строил смелые планы на будущее.

Однако все мечты были разрушены во время боя под Севастополем в 1944 году. Во время одной из атак все однополчане Асадова погибли, и он решил загрузить машину боеприпасами и попробовать прорваться через оцепление. Под шквальным огнем минометов ему чудом удалось осуществить задуманное, но по дороге он получил тяжелое ранение в голову, не совместимое с жизнью.

После многочисленных тяжелых операций Асадов узнал страшный вердикт - он на всю жизнь останется слепым. Для молодого человека это был настоящая трагедия. Спасли поэта от глубокой депрессии поклонники его творчества: как выяснилось, стихи Асадова были хорошо известны за пределами его части.

Творческий путь

После окончания войны молодой человек продолжил свою литературную деятельность. Поначалу он писал свои произведения «для души», не решаясь отнести их в редакцию.

В краткой биографии Асадова был случай, когда он отважился отправить несколько стихов Корнею Чуковскому , которого считал большим специалистом в области поэзии. Известный писатель поначалу безжалостно раскритиковал присланные стихи, но в конце подытожил, написав, что Асадов - истинный поэт.

После этого письма Эдуард буквально “расправил крылья”: он с легкостью поступил в Литературный институт в Москве, а после его окончания в 1951 году выпустил свой первый сборник «Светлая дорога».

Эдуарду Аркадьевичу очень повезло: его творчество при жизни было оценено по достоинству не только мэтрами литературы, но и широкой общественностью. На протяжении всей жизни Асадову мешками приходили письма со всего Советского Союза со словами благодарности за чуткие и проникновенные стихи.

Личная жизнь

Эдуард Аркадьевич был дважды женат. Первый брак с артисткой Ириной Викторовой был непродолжительным.

Вторая попытка создать семью оказалась более удачной. Галина Разумовская стала надежной опорой и поддержкой для поэта, прожив с ним вместе 36 лет. Детей у пары не было.

Смерть

Тест по биографии

Оценка по биографии

Новая функция! Средняя оценка, которую получила эта биография. Показать оценку

Дополните информацию о персоне

Герой_Советского_Союза.JPG

Медаль_«За_оборону_Ленинграда».jpg

Медаль_«За_оборону_Севастополя».jpg

Медаль_«За_победу_над_Германией_в_Великой_Отечественной_войне_1941-1945_гг.».jpg

Орден_«За_заслуги_перед_Отечеством»_IV_степени.jpg

Орден_«Знак_Почёта».jpg

Орден_Дружбы_Народов.jpg

Орден_Красной_Звезды.jpg

Орден_Ленина.jpg

Орден_Почёта.jpg

Биография

Родился в городе Мары Туркменской ССР. После смерти отца в 1929 году переехал с матерью в Свердловск, где жил его дед Иван Калустович Курдов.

В восьмилетнем возрасте написал своё первое стихотворение.

С 1939 года в в Москве. Учился в 38-й московской школе, которую закончил в 1941 году. Добровольцем ушел на фронт. Сначала воевал под Ленинградом. Был наводчиком орудия. Потом офицером, командовал батареей командиром батареи «Катюш» на Северо-Кавказском и 4-м Украинском фронтах. В ночь с 3 на 4 мая 1944 года в боях за Севастополь был тяжело ранен под Бельбеком, потерял зрение и с того времени неизменно появлялся на публике с чёрной повязкой на глазах.

Подвиг

Эдуард сразу же ушёл добровольцем на фронт. Он был наводчиком миномёта, потом помощником командира батареи «Катюш» на Северо-Кавказском и 4-м Украинском фронтах. Затем воевал на Ленинградском фронте. Роковым для Асадова стали бои под Севастополем в районе Бельбека. Его собственная батарея была полностью уничтожена прицельным огнём противника. Целых орудий больше не было, зато оставались запасы снарядов, в которых так нуждались на соседнем рубеже. И с наступлением рассвета 4 мая 1944 года боеприпасы были загружены в машину, которую Эдуард добровольно взялся доставить к батарее, обеспечивающей наступление. Это решение казалось самоубийственным и невыполнимым. Ведь везти снаряды на грузовике предстояло по открытой равнине, отлично простреливающийся артиллерией и авиацией врага. Но именно этот подвиг внёс решающую нотку в симфонию Севастопольской победы. Вовремя доставленные снаряды дали возможность подавить огневые точки противника. Неизвестно, каков был бы результат сражения, если бы 21-летний лейтенант Асадов не принял такого решения. Но он получил тяжелейшее ранение в голову осколком взорвавшегося в двух шагах от машины снаряда. Этим ударом ему снесло часть черепа и ослепило. Теряя сознание, он проявил невероятное мужество, и ничего не видя перед собой, всё же довёл грузовой автомобиль со столь необходимыми боеприпасами до артиллерийской батареи и только потом погрузился в пучину небытия.

Спустя годы командующий артиллерией 2-й гвардейской армии генерал-лейтенант Иван Стрельбицкий в своей книге об Асадове «Ради вас, люди» так написал о его подвиге:

26 дней лейтенант Асадов был между жизнью и смертью. Потом длительное время лечился в госпиталях. Но несмотря на все усилия врачей, зрение ему так и не удалось сохранить.

После войны

В 1946 году поступил в Литературный институт им. А. М. Горького, который с отличием окончил в 1951 году.

В 1951 году оканчивает Литинститут, в том же году выходит первый сборник стихов "Светлые дороги". Воин-поэт верен себе, не допускает "ни соринки, ни единой фальши!", своими стихами, активной гражданской позицией завоевывает огромный авторитет у молодежи 50-60-х годов.

В творчестве поэта, не жившего в Армении, присутствует и армянская нотка. Вслед за С.Есениным, посвятившим армянке Шагане Нерсессовне Тальян свое знаменитое стихотворение, Эдуард Асадов тоже пишет "Шагане": "И вот здесь-то в утренней тиши, Встретилась Армения с Россией - Черные глаза и голубые, две весенне-трепетных души".

В разное время работал литконсультантом в

• «Литературной газете»
• журналах «Огонёк» и «Молодая гвардия»
• в издательстве «Молодая гвардия».

После развала СССР публиковался в издательствах

• «Славянский диалог»
• «Эксмо»
• «Русская книга»

Сочинения

• поэма «Снова в строй» (1948)
• «Снежный вечер» (1956)
• «Солдаты вернулись с войны» (1957)
• «Во имя большой любви» (1962)
• «Лирические страницы» (1962)
• «Я люблю навсегда» (1965)
• «Будьте счастливы, мечтатели» (1966)
• «Остров романтики» (1969)
• «Доброта» (1972)
• «Песня о бессловесных друзьях» (1974)
• «Ветра беспокойных лет» (1975)
• «Созвездие Гончих Псов» (1976)
• «Годы мужества и любви» (1978)
• «Компас счастья» (1979)
• «Именем совести» (1980)
• «Дым Отечества» (1983)
• «Сражаюсь, верую, люблю!» (1983)
• «Высокий долг» (1986)
• «Судьбы и сердца» (1990)
• «Зарницы войны» (1995)
• «Не надо сдаваться, люди» (1997)
• «Не надо отдавать любимых» (2000)
• «Не проходите мимо любви. Поэзия и проза» (2000)
• «Смеяться лучше, чем терзаться. Поэзия и проза» (2001)
• рассказы «Зарницы войны», «Разведчица Саша»
• повесть «Фронтовая весна»
• повесть «Гоголевский бульвар»

Среди публикаций:

• Эдуард Асадов. Лирика. в Эксмо, 2006. ISBN 5-699-07653-0
• Ты снова придешь ко мне. Поэзия и проза. в Эксмо-Пресс, 2006. ISBN 5-04-010208-8
• У любви не бывает разлук. в Эксмо, 2006. ISBN 5-699-02419-0
• Первое свидание. в Эксмо, 2006. ISBN 5-699-12006-8
• Праздники наших дней. в Эксмо, 2006. ISBN 5-699-05781-1
• Что такое счастье. в Эксмо, 2005. ISBN 5-04-009969-X
• Когда стихи улыбаются. в Эксмо, 2004. ISBN 5-699-06268-8
• Дорога в крылатое завтра. в Эксмо, 2004. ISBN 5-699-04893-6
• Эдуард Асадов. Собрание сочинений в шести томах. в Граница, 2003. ISBN 5-86436-331-6
• Эдуард Асадов. Собрание сочинений в трёх томах. в Москва: Художественная литература, 1987.
• Эдуард Асадов. Избранное. В двух томах. в Художественная литература, 1981.
• Во имя большой любви. в Молодая гвардия, 1963.
• Не смейте бить человека!», Москва: Славянский диалог, 1998
• Эдуард Асадов [Архив - Люди без комплексов]

Переводил стихи поэтов Азербайджана, Башкирии, Грузии, Калмыкии, Казахстана, Узбекистана.

Награды

• Герой Советского Союза (1998)
• Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (2004, в за большие заслуги в развитии отечественной литературы[)
• Орден Почёта (1998, в за большой вклад в отечественную литературу)
• Орден Дружбы Народов (1993, в за заслуги в развитии отечественной литературы и укрепление межнациональных культурных связей)
• Орден Ленина
• Орден Отечественной войны I степени
• Орден Красной Звезды
• Орден «Знак Почёта» (2)
• Медаль «За оборону Ленинграда»
• Медаль «За оборону Севастополя»
• Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»
• «Почётный гражданин города-героя Севастополя»

18 ноября 1998 года указом, так называемого, постоянного Президиума Съезда народных депутатов СССР Эдуарду Асадову присвоено звание Героя Советского Союза.

Разное

• Творчество поэта полно философского со­держания, мудрых наблюдений и выводов
• Асадов умер внезапно. На протяжении многих десятилетий он вставал в 4 утра, делал зарядку, а потом сразу садился работать. А за несколько недель до смерти поэт встречался с журналистом "Комсомольской правды" и говорил с ним о жизни, о женщинах, о любви. В тот день, казалось, ничто не предвещало скорого ухода поэта. 21 апреля 2004 года все было, как обычно: Асадов встал в 4 утра, стал делать зарядку. Но, сделав всего лишь несколько упражнений, схватился за сердце. Жена немедленно вызвала "Скорую". Но еще до приезда врачей Асадов скончался от остановки сердца. 23 апреля в Доме офицеров в городе Одинцове прошло прощание с Э. Асадовым. Похоронили поэта на Кунцевском кладбище в Москве рядом с могилами его матери и второй супруги Галины Валентиновны (с ней он прожил 36 лет, она также умерла от сердечного приступа). А вот сердце Асадова согласно его завещанию позднее захоронили на Сапун-горе в Севастополе, где 4 мая 1944 года он был тяжело ранен и потерял зрение.
• Асадову было присвоено звание «Почётного гражданина города-героя Севастополя». На Сапун-горе в музее «Защита и освобождение Севастополя» есть стенд, посвящённый ему и его творчеству.

Изображения

Но путь в бессмертье есть, мой дорогой,

В святые лезть не следует, конечно,

Но так живи, чтоб, может быть, навечно

Остаться в светлой памяти людской.

Эдуард Асадов

Сегодня,7 сенбяря день рождения моего любимого поэта Эдуарда Асадова. Я много ставлю его стихов в своём дневнике,а вот о нём не рассказывала ни разу.

Почему Э.Асадова можно назвать поэтом 60-х годов,а лишь потому,что именно в 60-е годы писатель приобретает всесоюзную славу.

Его сборники, выпускаемые огромными тиражами, «сметаются» с полок магазинов многотысячными поклонниками.

Вечера творчества Асадова всегда переполнены, зрители не отпускают писателя даже после нескольких часов выступлений. Общаясь с обычными людьми, Эдуард Аркадьевич находит вдохновение для новых своих произведений.

Возможно, именно из-за этого его стихи, написанные близким и понятным языком для простых людей, приобрели популярность на десятилетия.

А ведь его жизнь в той или иной степени отражена в его произведениях. Но бывает и так, что судьба поэта или художника уже сама по себе является легендой, и в таком случае к ней возникает особый читательский интерес.

Жизнь Асадова — пример такой судьбы.

Любимец миллионов советских граждан, поэт и прозаик, Асадов Эдуард Аркадьевич появился на свет 7 сентября 1923 года в небольшом городке Мерв (Туркмения).

После смерти Аркадия Григорьевича, отца писателя в 1929 году, семья перебирается в Свердловск.

Иван Калустович, дед писателя, у которого Асадовы остановились в Свердловске, прожил бурную революционную жизнь, был знаком с Н.Г. Чернышевским.

Неординарный опыт и взгляды Ивана Калустовича повлияли на формирование личности Асадова, привив ему обостренное чувство справедливости, мужество и любовь к людям.

Уже в восьмилетнем возрасте написал он свои первые стихи.

Когда мне имя твое назвали,
Я даже подумал, что это шутка.
Но вскоре мы все уже в классе знали,
Что имя твое и впрямь - Незабудка.

А потом на страну обрушилась война. Тысячи добровольцев откликнулись на призыв «Все — на фронт"

... Эдуард Асадов совершил удивительный подвиг. Рейс сквозь смерть на старенькой грузовой машине, по залитой солнцем дороге, на виду у врага, под непрерывным артиллерийским и минометным огнем, под бомбежкой - это подвиг.

Ехать почти на верную гибель ради спасения товарищей - это подвиг... Любой врач уверенно бы сказал, что у человека, получившего такое ранение, очень мало шансов выжить. И он не способен не только воевать, но и вообще двигаться.

А Эдуард Асадов не вышел из боя. Поминутно теряя сознание, он продолжал командовать, выполнять боевую операцию и вести машину к цели, которую теперь он видел уже только сердцем. И блестяще выполнил задание.

Из книги об Эдуарде Асадове "Ради вас, люди"

В боях за освобождение Севастополя в ночь с 3 на 4 мая 1944 года, проявив редкую храбрость, самоотверженность и волю, гвардии лейтенант Асадов был тяжело ранен и потерял зрение. Жизнь словно бы рухнула, погасла, оборвалась...

Теперь жизнь надо было начинать буквально с нуля. А начав, одолеть труднейшие рубежи и сделать все, что можно, и даже все, чего нельзя. И он выдержал, продолжая писать стихи между операциями, как на фронте — между боями.

Было все: сомнения и надежды, неудачи и радости, и конечно, упрямое желание: победить!

И ОН ПОБЕДИЛ!

Вся его жизнь и всё его творчество это победа,он сделал свою жизнь созидательно.

Я так хочу стихи писать,

чтоб каждой строчкой

двигать жизнь вперёд.

Такая песня будеть побеждать,

такую песню примет мой народ.

А.Асадов

Умер Эдуард Аркадьевич в преклонном возрасте в апреле 2004 года, получив за свою жизнь огромное количество наград и премий, а также оставив после себя наследие, которым с удовольствием зачитываются и в наше время.

Похоронен Эдуард Асадов на Кунцевском кладбище. Это была последняя воля Эдуарда Асадова, завещавшего захоронить его сердце в Севастополе на Сапун-горе.