Эти письма до адресатов так и не дошли. Немецкое командование конфисковало их. Прочитав их, вы поймете, почему.

На фотографии советский солдат конвоирует пленного немецкого офицера.

"Нет, отец, Бога не существует, или он есть лишь у вас, в ваших псалмах и молитвах, в проповедях священников и пасторов, в звоне колоколов, в запахе ладана, но в Сталинграде его нет. И вот сидишь ты в подвале, топишь чьей-то мебелью, тебе только двадцать шесть, и вроде голова на плечах, еще недавно радовался погонам и орал вместе с вами «Хайль Гитлер!», а теперь вот два пути: либо сдохнуть, либо в Сибирь"

"Сталинград — хороший урок для немецкого народа, жаль только, что те, кто прошел обучение, вряд ли смогут использовать полученные ими знания в дальнейшей жизни";

"Русские не похожи на людей, они сделаны из железа, они не знают усталости, не ведают страха. Матросы, на лютом морозе, идут в атаку в тельняшках. Физически и духовно один русский солдат сильнее целой нашей роты";

"Русские снайперы и бронебойщики - несомненно ученики Бога Они подстерегают нас и днем и ночью, и не промахиваются.58 дней мы штурмовали один - единственный дом. Напрасно штурмовали… Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чудо. А в чудеса я больше не верю. Время перешло на сторону русских";

"Разговариваю с обер-вахмистром В. Он говорит, что борьба во Франции была более ожесточенной, чем здесь, но более честной. Французы капитулировали, когда поняли, что дальнейшее сопротивление стало бесполезным. Русские, даже если это безрезультатно, продолжают бороться... Во Франции или Польше они бы уже давно сдались, считает вахмистр Г., но здесь русские продолжают фанатически бороться";

"Моя любимая Цылла. Это, право говоря, странное письмо, которое, конечно, никакая почта не пошлёт никуда, и я решил отправить его со своим раненым земляком, ты его знаешь - это Фриц Заубер... Каждый день приносит нам большие жертвы. Мы теряем наших братьев, а конца войны не видно и, наверное, не видеть мне его, я не знаю, что со мной будет завтра, я уже потерял все надежды возвратиться домой и остаться в живых. Я думаю, что каждый немецкий солдат найдёт себе здесь могилу. Эти снежные бури и необъятные поля, занесённые снегом, наводят на меня смертельный ужас. Русских победить невозможно…";

"Я полагал, что война закончится к концу этого года, но, как видно, дело обстоит иначе… Я думаю, что в отношении русских мы просчитались";

"Мы находимся в 90 км от Москвы, и это стоило нам много убитых. Русские оказывают ещё очень сильное сопротивление, обороняя Москву... Пока мы придём в Москву, будут ещё жестокие бои. Многие, кто об этом ещё и не думает, должны будут погибнуть... В этом походе многие жалели, что Россия - это не Польша и не Франция, и нет врага более сильного, чем русские. Если пройдёт ещё полгода - мы пропали...";

"Мы находимся у автострады Москва - Смоленск, неподалёку от Москвы... Русские сражаются ожесточённо и яростно за каждый метр земли. Никогда ещё бои не были так жестоки и тяжелы, и многие из нас не увидят уже родных...";

"Вот уже более трёх месяцев я нахожусь в России и многое уже пережил. Да, дорогой брат, иногда прямо душа уходит в пятки, когда находишься от проклятых русских в каких-нибудь ста метрах...";

Из дневника командующего 25-ой армией генерала Гюнтера Блюментритта:
"Многие из наших руководителей сильно недооценили нового противника. Это произошло отчасти потому, что они не знали ни русского народа, ни тем более русского солдата. Некоторые наши военачальники в течение всей первой мировой войны находились на Западном фронте и никогда не воевали на Востоке, поэтому они не имели ни малейшего представления о географических условиях России и стойкости русского солдата, но в то же время игнорировали неоднократные предостережения видных военных специалистов по России... Поведение русских войск, даже в этом первом сражении (за Минск) поразительно отличалось от поведения поляков и войск западных союзников в условиях поражения. Даже будучи окруженными, русские не отступали со своих рубежей".

Фашизм — эпидемия фанатического насилия, крови и разрушения. Гитлеру удалось довести немецкую нацию до дикого изуверства, ввергнуть ее в состояние психоза. Убедить немцев, будто они превыше других людей земли. Огромная, культурная нация в самом центре Европы, нация, давшая миру знаменитых философов, естествоиспытателей и поэтов, помрачилась. Развязала свои самые низменные, самые звериные инстинкты. Дошла до крайней черты социального вырождения, безрассудства и слепоты. Размеры и жестокость развязанной гитлеризмом войны во сто крат превосходят все, что знала мировая история до сей поры. И вот что писали немецкие солдаты домой.

Письма немецких солдат

Обер-лейтенант фон Ширах боится быть обойденным при дележе. В приказе по своему подразделению Ширах требует, чтобы награбленное сносилось в одну кучу и распределялось по заслугам: «Всякая добыча, - поясняет обер-лейтенант, - является собственностью вооруженных сил».

Заметьте, добыча! Принадлежали, к примеру, штанишки мальчику Ване, а теперь они составляют собственность немецких вооруженных сил. И самовар тетки Аксиньи. И поросенок, выкраденный из колхозного свинарника. И золотой зуб, выбитый у старого учителя. Спасибо, герр обер-лейтенант, за юридическое разъяснение того, что есть разбой. Охваченные коричневым угаром, фашисты твердо уверовали в свое право грабить и разбойничать. Они даже удивляются, даже негодуют, когда мы сопротивляемся и бьем их. По мнению фашистов, мы воюем совершенно не по правилам.

Пять тысяч шестьсот пятьдесят пять писем немецких солдат, приподнимающих завесу над гитлеровским фронтом и тылом. Письма, красноречиво подтверждающих неудачу блицкрига. Фашисты разгромлены под Москвой. Не удалось им с ходу захватить и Ленинград. Отборные дивизии основательно завязли в болотах. Для фашистского рейха, для его грабь-армии наступают тяжелые времена. Они еще хорохорятся, совершают кровавые оргии, но в пьяных бандитских песнях чувствуется надрыв, пессимизм, а порой и безнадежное отчаяние. Вот выдержки из их писем:

«Нам опять пришлось пережить много тяжелых и жутких часов».

«Третий день бьет советская артиллерия. Сплошной ад. Много убитых».

«Вши. От них никакого спасения».

«Наши морды в грязи и порохе. Не умывались 18 дней».

«Сегодня опять не будет еды. Кухня разбита».

«Бесчисленные партизаны причиняют нам большие потери».

«Невыносимые холода. Минус тридцать пять по Цельсию. Обмундирование летнее».

«Русские бушуют всю ночь. А сегодня начался такой огонь, как будто наступил конец света».

«Нужно иметь счастье, даже много счастья, чтобы уцелеть в этой войне».

Но счастья не предвидится. «В течение семи ночей русские обстреливают с двух сторон. Стрельба продолжается и днем. Место, в котором мы лежим, настоящий ад. Мы окружены. Наш взвод совсем растаял. Лучших из лучших мы уже недосчитываемся».

Солдат 506 полка 291 дивизии Вальтер Шель пишет на родину: «Дорогие Пеги и Ганс, сообщаю, что я еще жив, но не совсем здоров. У меня такой понос, что не приходится застегивать штаны. Отчего это, не знаю, на нервной почве или от плохой пищи. Обращаться к врачу все равно, что к корове. Он сидит в блиндаже, а мы в снегу».

Да, невесело. Животы расстраиваются. Нервишки пошаливают. А ведь вначале все рисовалось в радужных красках. Восточный поход? Простая прогулка. Победный марш. Блицкриг. . Так полагал и лейтенант Рихард Топп. Свой дневник он начинает с похождений во Франции. То были поистине райские денечки. Топп подробно перечисляет места, в которых побывал. Пишет, что делал, с кем встречался. Педантично перечисляет сколько чего съел и выпил, со сколькими девочками любезничал. Фашистское нашествие на Советский Союз возбудило в нем необыкновенный прилив спеси и фанфаронства: «Честолюбивые мечты, желание ясности, поиски уравнения - все это для меня включается в понятие - полевая часть».

Однако, чем ближе к фронту, тем меньше ясности. На душе кошки скребут. В дневнике меланхоличная запись: «Кто знает, когда пробьет мой час!» Тем не менее храбрится: «Мы делаем свои сердца твердыми и крепкими. Мы - готовы!»

На одной из станций он видит эшелон с русскими военнопленными. Измученные люди вызывают в нем ярость: «Никакого сострадания. Никакой гуманности. Все во мне дрожит от злобы и негодования. Кончики пальцев зудят от желания взяться за приклад».

Отвага умопомрачительная. Перед ним безоружные люди, и он, видите ли, нисколечко не испугался их. Но вот и фронт. Бравада улетучивается, гаснет, как спичка на ветру. Одиннадцатого сентября 1941 года Топп отмечает: «Ночи под крышей кончились. Начинается окопная жизнь».

Ничего хорошего она не сулит, однако он все еще резонерствует: «Нигде нельзя в такой мере увидеть внутреннее величие наряду со скрытой трусостью, как в окопе».

День ото дня хуже и хуже. Размышлять, философствовать недосуг, все заботы о спасении своей шкуры. Записи идут в скупом телеграфном стиле: «Зарываемся в землю». «Лежим в своих окопах». «Дождь, плащ-палатки не спасают». «Наступает холодная неуютная ночь».

Сильно потрепанное подразделение отводят на отдых. «Это дает ощущение счастья», - отмечает Топп в своем дневнике.

Счастья мнимого, эфемерного. И снова телеграфный стиль. Никакого желания ясности, никаких поисков равновесия. И честолюбие побоку. Главное - выжить, уцелеть: «Многие солдаты оставили здесь свои кости». «Утром атака собственных самолетов на наши позиции». «Голод». «Отход». «Срочно требуются запасные кальсоны». «Тяжелые потери». «Мы лежим под огнем». «Господи, спаси и помилуй». «Но спасения нет: адский огонь!”

На этом дневник обрывается. Честолюбие? Жажда отличий и наград? Мечты о блистательной карьере? О пышном параде на Невском проспекте? Увы, мечты несбыточные. Вместо железных есть, оказывается, и кресты березовые, и колы осиновые.

К исходу ноября 1941 года фашисты потеряли под Ленинградом 216 тысяч убитыми и ранеными. Сбито и уничтожено на земле 1484 самолета. Захвачено 759 орудий, 679 танков, много стрелкового оружия и боеприпасов. Практика, в общем, говорит, что возвышенные мысли о фюрере не спасают от русского адского огня.

Волей-неволей приходится кидаться в мистику, среди немецких военнослужащих распространяются всякого рода амулеты, ладанки, изображения ангелов-хранителей. Ефрейтор Герман Вейвильд, получивший березовый крест под Войбокало, хранил у себя «Охранную грамоту». «Кто переписал это и имеет при себе, - значится в этом сакраментальном документе, - тому ничего не повредит. В него не попадет вражеская пуля, ибо его хранит бог. С ним ничего не произойдет. Орудия и шпаги, пистолеты и винтовки - все должно замолчать по указанию архангела Михаила. Тот, кто имеет при себе эту грамоту, тот защищен от всяких опасностей. Кто не верит этому, пусть перепишет грамоту, повесит собаке на шею и выстрелит в упор. Собака останется невредимой, и сомнение исчезнет. У кого есть эта грамота, тот не попадет в плен и не будет ранен врагом. Его тело и внутренности не будут повреждены”.

Не очень грамотно, зато обнадеживающе. Таковы они, немцы, разбойничающие с изображением архангела Михаила за пазухой. Суеверные, ограниченные, оболваненные мозги. Черствые, жестокие, кованные из «немецкого железа» сердца.

АВГУСТ 1942:

25.08.42: Гитлеровские бандиты задались целью истребить советский народ. У убитого немецкого солдата, некоего Ганса, найдено письмо, в котором его друг Дрейер так и пишет: «Главное, бей без пощады всех русских, чтобы этот свинский народ скорее весь кончился». Факты последних дней, имевшие место во временно захваченных немцами районах Дона, показывают, с какой дьявольской последовательностью осуществляют гитлеровцы свою людоедскую программу. ("Красная звезда", СССР)

22.08.42: Солдат Герберт хвалится перед своими родителями: ...«На второй день нашего лесного похода мы прибыли в деревню. Свиньи и коровы бродили по улице. Даже куры и гуси. Каждое отделение тотчас же закололо для себя свинью, кур и гусей. К сожалению, в таких деревнях мы останавливались на один день и с собою взять много не могли. Но в этот день мы жили во-всю. Я сожрал сразу по меньшей мере два фунта жареной свинины, целую курицу, сковороду картошки и еще полтора литра молока. Как это было вкусно! Но теперь мы обычно попадаем в деревни, которые уже захвачены солдатами, и в них уже все с"едено. Даже в сундуках и в подвалах ничего не осталось».

В письмах в другим солдатам каратели еще откровеннее. Ефрейтор Феликс Кандельс посылает своему другу строки, которые нельзя читать без содрогания: «Пошарив по сундукам и организовав хороший ужин, мы стали веселиться. Девочка попалась злая, но мы ее тоже организовали. Не беда, что всем отделением… Не беспокойся. Я помню совет лейтенанта, и девочка мертва, как могила...». ("Красная звезда", СССР)

16.08.42: На всем фронте немцы взволновались: фриц после зимней спячки хочет жрать. Он хочет грабить. Солдат 542 полка Иосиф Гайер пишет родителям: «Питание достаточное - снабжаем сами себя. Забираем гуся, или кур, или свинью, или теленка и лопаем. Мы заботимся, чтобы живот был всегда набит». Воскресли «трофейные посылки» на родину. Как мухи весной, ожили голодные, жадные немки. Марта Трей пишет из Бреславля своему мужу: «Не забывай обо мне и о малышах. Мы тоже пережили тяжелую зиму. Я буду особенно благодарна за копченое сало и за мыло. Потом, хотя ты пишешь, что у вас тропическая жара, подумай о зиме - и о себе, и о нас, поищи что-нибудь шерстяное для меня и для малышей...» ("Красная звезда", СССР)

14.08.42: У немецкого солдата Иозефа найдено неотправленное письмо к сестре Сабине. В письме говорится: «Сегодня мы организовали себе 20 кур и 10 коров. Мы уводим из деревень все население - взрослых и детей. Не помогают никакие мольбы. Мы умеем быть безжалостными. Если кто-нибудь не хочет идти, его приканчивают. Недавно в одной деревне группа жителей заупрямилась и ни за что не хотела уходить. Мы пришли в бешенство и тут же перестреляли их. А дальше произошло что-то страшное. Несколько русских женщин закололи вилами двух немецких солдат... Нас здесь ненавидят. Никто на родине не может себе представить, какая ярость у русских против нас». (Совинформбюро)

03.08.42: Ниже публикуются выдержки из неотправленного письма, найденного у убитого немецкого обер-ефрейтора Штрикера: «Вчера, наконец, привезли почту. Какой сюрприз! Я получил письмо от Генриха Шпорна и Роберта Трайлиха, они опять в России, где-то на юге. Им и во сне не снилось, что их так скоро отправят из Франции. Генрих пишет, что в первом бою его часть понесла ужасные потери. Роберт - в бешенстве. Он ненавидит тыловых жеребцов, которые с помощью связей продвигаются по службе гораздо быстрее тех, кто находится на Восточном фронте и рискует головой... Каждый из нас одной ногой стоит в могиле. Раньше мы с нетерпением ждали смены и думали, что когда придут новые части, нас отведут в тыл. Теперь мы убедились, что смена прибывает только для тех, кто уже покончил все счеты с жизнью». (Совинформбюро)

29.07.42: Мы знаем, что немцы дорого заплатили за Ростов. Солдат Франц Грабе пишет своей жене: «Мы не успеваем хоронить наших мертвых, приказано ставить кресты с номерами, но мы это обходим и начальство не настаивает, потому что стоит страшный смрад»... Они идут по трупам. Трупами они устлали свой путь - от Тима до Дона и от Валуек до Ростова. ("Красная звезда", СССР)

28.07.42: У убитого в районе Воронежа немецкого обер-ефрейтора Алоиза Луринга найдено неотправленное письмо Эрнсту Шлегелю. В письме говорится: «Я не могу тебе передать то, что здесь происходит. Поверь, что ничего подобного я еще не видел и не переживал за все время войны. Каждый день стоит нам много жизней. Наш батальон расформирован - в нем почти никого не осталось. Я попал в 5 роту. Уже сейчас в ней меньше людей, чем должно быть в одном взводе... Русские очень отчаянные люди. Они упорно сопротивляются и не боятся смерти. Да, Россия - это загадка для всех нас. Иногда мне кажется, что мы втянуты в очень опасную авантюру». (Совинформбюро)

24.07.42: Матаес Цимлих пишет своему брату ефрейтору Генриху Цимлиху: «В Лейдене имеется лагерь для русских, там можно их видеть. Оружия они не боятся, но мы с ними разговариваем хорошей плетью...»

Некто Отто Эссман пишет лейтенанту Гельмуту Вейганду: «У нас здесь есть пленные русские. Эти типы пожирают дождевых червей на площадке аэродрома, они кидаются на помойное ведро. Я видел, как они ели сорную траву. И подумать, что это - люди...» ("Красная звезда", СССР)

12.07.42: «Здесь весна, и русские поля покрылись цветами. Впрочем, смешно называть цветами эти жалкие растения. Цветы, настоящие цветы цветут только у нас в Германии...». (Письмо Гейнриха Зиммерта).

«В России нет ни искусства, ни театра. Столица России была построена немцами и поэтому до большевиков называлась Петербургом. Школы в крупных городах были устроены немцами, и преподавание шло на немецком языке, за исключением катехизиса и русского языка - для связи между верхушкой страны и простонародьем. Об этом мне подробно рассказал доктор Краус, который учился в московской школе. Не помню ни одной книги, переведенной с русского, ни одной пьесы. Вот только в кино показывали за три года до войны «Анну Каренину», но по-моему и сценарий там был немецкий, и ставили картину немцы - русского в ней был один сюжет, к тому же глупый» (Письмо ефрейтора Людвига Кортнера)...

Чванливые гады, они презирают всех, даже своих «союзников». Один немец мне сказал: «Я никогда не поверю, чтобы немка могла сойтись с итальянцем, это все равно, что жить с обезьяной». Солдат Вильгельм Шрейдер пишет своему брату из финского города Лахти: «За банку консервов здесь можно достать девушку в любое время дня и ночи. Я этим энергично занимаюсь после монашеской жизни в снегах. Но трудно назвать данных особ «женщинами». Она все время молчат, как рыбы, и я предпочитаю последнюю немецкую потаскуху дочке здешнего врача. Иногда мне кажется, что я с ними вожусь в порядке самомучительства...». ("Красная звезда", СССР)

05.04.42: Немецкий унтер-офицер Р.Зейлер писал недавно своей знакомой в Германию: «Наша рота очень сократилась: много убитых и еще больше раненых. Уже свыше трех недель мы ведем днем и ночью ожесточенные бои. Сегодня судьба настигает одного, завтра другого. Мы попали в настоящий котел. Кто отсюда выберется, тот поистине родился в сорочке. Мы дни и ночи в снегу. Русские налетают на нас внезапно с флангов или с тыла. Они оказываются всюду... Надеюсь, что ты сможешь прочесть мои каракули, - лучше не могу, так как я отморозил себе пальцы». (Совинформбюро)

29.03.42: Гитлеровский солдат стал не тем, чем он был в начале советско-германской войны. Правда, не все еще немцы, призванные в армию, могут и смеют открыто высказывать свое недовольство и возмущение внутренней и внешней политикой гитлеровской своры. Однако есть достаточно фактов, чтобы правильно судить об истинном положении дел в гитлеровской армии. Вот несколько примеров.

Немецкий солдат Ленхен 8 января 1942 года получил от своего приятеля Карла письмо, в котором последний пишет: «Буквально ни к чему уже нет интереса. Хотелось бы бросить винтовку, - вот до чего дошло!».

Ефрейтор Альфред Ахцейн пишет на родину: «Мы уже порядком отупели. Ни к чему нет интереса. Если это протянется, то можно сойти с ума». ("Правда", СССР)

10.03.42: Они, наконец-то, догадались, что мы вооружены не вилами и не граблями. Они поняли, что мы их закидываем не теплыми шапками. Вначале они надеялись, что мы выступим против них с голыми руками. Они заготовили план войны: у них танки - у нас телеги, у них пушки - у нас охотничьи ружья, у них самолеты - у нас воробьи. Оказалось, что война разворачивается по несколько другому плану.

Вот и пишут фрицы домой невеселые письма. Один жалуется, что у него от нашей артиллерийской музыки голова разболелась. Они нашу артиллерию называют «органом» - звучный инструмент. Другой сообщает своей гретхен, что его загонит в гроб «Катюша», и прямо пишет: «Это не женщина, это похуже...» Третьему не нравится, что наши танки проходят там, где немецкие спотыкаются. Четвертому не по вкусу наши штурмовые самолеты, он признается: «От них фельдфебель сошел с ума, его отвезли в лазарет». ("Красная звезда", СССР)

ЯНВАРЬ 1942:

25.01.42: «Немецкий солдат на фронте слишком много занимается сочинительством. Недопустимо, чтобы дневники немецких солдат или письма, адресованные им родными, попадали в руки врага. Заботливость родственников о сыне или муже истолковывается противником как наша слабость. Русский не знает нашего семейного уклада и понимает содержание писем буквально.

Надлежит снова напомнить солдатам, что они не должны о многом упоминать в своих письмах и прежде всего описывать тяжелые потери. Подобными сообщениями мы только огорчаем наших родных, в то время, как мы обязаны их поддерживать бодрыми известиями. Кроме того, подобного рода известия, передаваемые из уст в уста, могут дойти до противника. В письмах на фронт часто можно найти жалобы на длительность русской кампании. Пора выкинуть из головы мысли о быстром завершении войны. Если в нашей печати иногда пишут, что русские полностью побеждены, то подобного рода мнения руководящих деятелей печатаются исключительно для заграницы, чтобы подчеркнуть нашу уверенность в победе.

Почтовая цензура задерживает все недоброкачественные письма. Каждый солдат, описывая свои переживания, не должен сообщать ничего, способного взволновать его родных. Мы - мужчины и обязаны сами переносить все безрадостные последствия тяжкой борьбы, не отягощая ими других».

Другой немецкий генерал, командующий 263-й дивизией, тоже охвачен зудом сочинительства, и он тоже обронил «совершенно секретный» приказ, помеченный 18 декабря 1941 г.:

«Солдаты должны быть поставлены в известность, что в письмах запрещается упоминать о предполагаемых или подлинных трудностях, особенно о неблагоприятном влиянии войны на настроение и здоровье солдат.

Письма с родины, в которых упоминается о затруднениях всякого рода или о личных заботах, должны уничтожаться.

Мы обязаны мужественно переносить трудности, вытекающие из зимней кампании, не давая пищи для пропаганды противника».

Два немецких генерала, видимо решили меня погубить: не хотят давать мне материала для моих статей. Я ведь падок на дневники фрицов и послания гретхен. Но пока что генералы меня порадовали: что может быть лучше для нашей пропаганды этих двух приказов? ("Красная звезда", СССР)

15.01.42: Немецкое командование серьезно обеспокоено растущими в тылу и в армии пораженческими и упадническими настроениями. В приказе по 263 немецкой дивизии от 18 декабря 1941 года говорится: «...Каждая часть должна быть поставлена в известность, чтобы в письмах солдат на родину ничего не упоминалось о затруднениях в снабжении, о неблагоприятном влиянии русской зимы на настроения и здоровье солдат. Письма с родины, в которых сообщается о жертвах и лишениях населения, о всякого рода личных заботах, вызванных затянувшейся войной, должны уничтожаться. Родственникам солдат должно быть указано, что всякая неосторожность в переписке опасна и может привести к печальным последствиям». Приказ далее предупреждает, что дивизии предстоят тяжелые испытания, и предлагает «солдатам, которых постигнет несчастье и которые попадут в плен к противнику, прикидываться дурачками и не давать никаких показаний об уменьшении силы сопротивления германской армии и об ослаблении ее воли к победе». (Совинформбюро)

08.01.42: У убитого на Ленинградском фронте немецкого обер-ефрейтора Вальтера Зейбеля найдено письмо, адресованное ефрейтору Фрицу Клаугг в Берлин. «Холод здесь свинский, - писал Зейбель. - Ежедневные атаки русских с участием самолетов и танков изматывают нас. Поверь, все, что происходит здесь, выше моих сил. Многие получили нервный шок. В нашей роте осталось только 3 пулеметчика, остальные убиты и ранены. Часто спрашиваешь себя - когда же твоя очередь?» (Совинформбюро)

ДЕКАБРЬ 1941:

30.12.41: В статье, опубликованной в германском журнале «Дас Рейх», Геббельс обрушивается с угрозами и руганью по адресу немцев, жалующихся на трудности, которые им приходится переносить. По словам Геббельса, только солдаты имеют право говорить о трудностях и жертвах. «Немецкие солдаты в России, - пишет Геббельс, - подчас воюют за самое свое существование против снега, льда и вьюг, против самых страшных противников. Иногда они остаются совершенно без еды, иногда нехватает боеприпасов. В течение шести месяцев они лишены всяких связей с внешним миром. Они не слышат радио, у них нет газет и часто они целыми месяцами дожидаются писем». ("Красная звезда", СССР)

25.12.41: Москва была очередной и очень важной приманкой. Офицеры все время подбадривали солдат, они им внушали, что со взятием Москвы наступит конец войны, что советское правительство должно капитулировать, и тогда солдаты получат отпуска. Им обещали предоставить в Москве хорошие, теплые квартиры, отдых. Солдаты с нетерпением ожидали, когда можно будет всласть пожить в Москве, пограбить магазины и квартиры.

Так, солдат Ксиман из «СС» писал своей жене в Мюнхен 3 декабря: «В настоящее время мы находимся в 30 километрах от Москвы. Когда выходишь из дому, можно видеть издали некоторые башни Москвы. Скоро кольцо сомкнётся, тогда мы займем роскошные зимние квартиры, и я пришлю тебе такие московские подарки, что тетка Минна лопнет от зависти».

Обер-ефрейтор Адольф Губер писал 30 ноября своей жене: «Несмотря на холод, снег и лед, наш поход продолжается дальше по указанному пути. Мы, пехотинцы, находимся сегодня на расстоянии 35 километров от Москвы. Продолжится еще недолго, последнее сопротивление русских преодолеем, и достигнута будет победа. Русские заплатят нам тогда за все!..»

Неизвестный солдат писал своей жене Анне Готер 1 декабря: «Нам остались 30 километров до Москвы, мы возьмем ее, и тогда нас отпустят, и ты получишь свое меховое пальто». ("Красная звезда", СССР)

21.12.41: Обовшивевшие солдаты гитлеровской грабьармии под ударами Красной Армии быстро растрачивают свой воинственный пыл. В письмах, найденных за последнее время у убитых немецких солдат, уже не встречаются хвастливые заявления о скорой победе. Теперь в них преобладают нытье, жалобы на тяжелую участь.

Убитый немецкий солдат Вольф Вернер в неотправленном письме некоей Лизабет Луту писал незадолго до смерти: «Наши условия описать невозможно... ужасные вши сведут когда-нибудь с ума».

Солдат Шульц Штельмахер пишет на родину: «Рождество мы должны провести здесь, мучаясь от вшей».

Немецкий солдат Вальтер Рейнгольд получил письмо от родных из Вейде. В нём говорится: «То, что вас скоро заедят насекомые, совсем нехорошо. Ты хотел иметь гребень, но сейчас гребней нет, так как у нас снова многих призвали и те все закупили». ("Красная звезда", СССР)

05.12.41: Во время разгрома под Ростовом-на-Дону немецкой дивизии СС «Викинг» нашими частями захвачено большое количество не отправленных писем солдат из полка «Нордланд». Письма говорят о том, что даже отборные гитлеровские головорезы крайне изнурены и жаждут скорейшего возвращения домой. Солдат Карл пишет домой: «...Если бы нам удалось теперь выбраться из России, то для нас не было бы большей радости, потому что пребывание здесь это - самоубийство». Вилли Франц жалуется: «...В России очень холодно, все мы замерзаем. Наша дивизия находится здесь уже 16 дней. Все это время мы голодаем - нечего есть. Нам ничего не доставляют. Еще несколько слов о мучениях, которые причиняют нам вши. Мое тело покрылось ранами. Скорей бы домой». Солдат Келлер пишет: «...У нас у всех одна мысль, один пароль - домой, в Германию». Лейтенант Гетлих в своем письме родным признает, что он ошибся. Гетлих надеялся, что война скоро кончится, но сейчас он убедился, что «борьба будет очень упорной и жестокой». Унтер-офицер Бойме в своем письме описывает один из многих фронтовых дней: «...Сегодня у нас ад. Это продолжается уже три дня. Русские стреляют днем и ночью. Они отличаются невиданным упорством, каждую минуту мы ожидаем смерти». (Совинформбюро)

НОЯБРЬ 1941:

21.11.41: У немецких солдат, захваченных в плен на Можайском направлении фронта, найдены письма, которые они не успели отправить. Солдат Симон Баумер пишет домой: «Мы находимся в 100 километрах от Москвы, но это нам стоило огромных жертв... Будут еще жестокие бои, и многие еще погибнут. Русские оказывают очень сильное сопротивление. Если война продлится еще полгода - мы пропали». Солдат Рудольф Рупп сообщает матери: «Бои идут жестокие и кровопролитные, так как русские яростно защищаются. Многие из нас никогда не увидят больше родины». Ефрейтор Отто Cалфингер в своем письме к родителям жалуется на неимоверные лишения и страдания, которые он переносит, и заключает: «...До Москвы осталось очень немного. И все-таки мне кажется, что мы бесконечно далеки от нее... Мы уже свыше месяца топчемся на одном месте. Сколько за это время легло наших солдат! А если собрать трупы всех убитых немцев в этой войне и положить их плечом к плечу, то эта бесконечная лента протянется, может быть, до самого Берлина. Мы шагаем по немецким трупам и оставляем в снежных сугробах своих раненых. О них никто не думает. Раненый - это балласт. Сегодня мы шагаем по трупам тех, кто пал впереди; завтра мы станем трупами, и нас также раздавят орудия и гусеницы». (Совинформбюро)

11.11.41: В кармане немецкого солдата было найдено письмо от его отца. Он писал: «Не понимаю тебя, Ганс. Ты пишешь, что на Украине вас ненавидят, стреляют из-за каждого куста. Надо хорошо oб’яснить этим скотам, ведь вы их освобождаете от большевиков, может быть, они вас не поняли». ("Правда", СССР)

29.10.41: Письмо, найденное у лейтенанта Гафна: «Куда проще было в Париже. Помнишь ли ты эти медовые дни? Русские оказались чертовками, приходится связывать. Сперва эта возня мне нравилась, но теперь, когда я весь исцарапан и искусан, я поступаю проще - пистолет у виска, это охлаждает пыл.

Между нами здесь произошла неслыханная в других местах история: русская девчонка взорвала себя и обер-лейтенанта Гросс. Мы теперь раздеваем донага, обыск, а потом... После чего они бесследно исчезают в лагере».

Письмо солдата Гейнца Мюллера: «Герта, милая и дорогая, я пишу тебе последнее письмо. Больше ты от меня ничего не получишь. Я проклинаю день, когда родился немцем. Я потрясен картинами жизни нашей армии в России. Разврат, грабеж, насилие, убийства, убийства и убийства. Истреблены старики, женщины, дети. Убивают просто так. Вот почему русские защищаются так безумно и храбро.

Мы хотим истребить целый народ, но это фантазия, это не осуществится. Наши потери гигантские. Войну мы уже сейчас проиграли. Мы можем взять еще один, два больших города, но русские нас уничтожат, разгромят. Я против всего этого! Через два часа нас бросают в бой. Если я уцелею от русских пуль и снарядов, я с моим настроением погибну от немецкой пули. Прощай, Герта! ("Красная звезда", СССР)

СЕНТЯБРЬ 1941:

23.09.41: Ад"ютант генерала Гудериана лейтенант Горбах был убит в боях возле Погара. В кармане лейтенанта нашли неотправленное письмо. Рядом с пустым бахвальством («через десять дней мы сомкнем кольцо вокруг Москвы в Туле») в письме имеются ценные признания. Лейтенант пишет:

«Вы спрашиваете, какого я мнения о русских. Могу только сказать, что их поведение во время боя непостижимо. Не говоря о настойчивости и хитрости, самое примечательное у них это невероятное упрямство. Я сам видел, как они не двигались с места под сильнейшим артиллерийским огнем. Брешь тотчас заполнялась новыми рядами. Это звучит неправдоподобно, но я это видел часто своими глазами. Это - продукт большевистского воспитания и большевистского мировоззрения. Жизнь отдельного человека для них ничто, они ее презирают»... ("Красная звезда", СССР)

21.09.41: Лейтенант Горбах - штабной офицер при Гудериане - писал еще 21 августа, что скоро он будет в Москве. «Мы сомкнем черев Брянск и Тулу за Москвой последнее кольцо вокруг Советов, - писал Горбах какому-то «господину директору». - Вы будете, очевидно, удивлены, что я вам все так открыто рассказываю. Но это действительно так, и когда Вы получите это письмо, все то, о чем я пишу, станет действительностью».

Действительность жестоко обманула и Горбаха, и «господина директора», и самого Гудериана, оставившего под Брянском до 500 разбитых танков. ("Красная звезда", СССР)

11.09.41: О моральном облике фашистской армии свидетельствуют письма и дневники самих солдат фашистской армии... Немецкие офицеры и солдаты цинично сообщают в своих письмах о расстрелах фашистами пленных, об убийствах мирного населения.

Альберт Крейцер писал Рудольфу Крейцеру с фронта из Литвы 29 июня 1941 г.: «Уже после первого столкновения у нас был один убитый и пять раненых. На другой день еще один был убит партизанами, за что мы, впрочем, немедленно расстреляли семерых русских».

Унтер-офицер Ланге (полевая почта 325324) писал Геди Байслер: «Во Львове было настоящее кровопролитие...Точно так же в Тарнополе. Из евреев никто не остался в живых». Ты можешь себе представить, что мы не имели никакого сожаления к ним. То, что еще произошло, - не могу тебе сообщить».

«Наша дивизия не берет больше в плен, а всех, кто попадается к нам в руки, мы расстреливаем, - писал обер-лейтенант Зильберт Кун своей жене Фриде 9 июля 1941 года. - Поверь мне, что расстреливается каждый, кто попадается нам на пути: будь то штатский или солдат, если он только кажется нам подозрительным».

Макс Грубер пишет Карлу Зейтцингер 8 июля 1941 г.: «Ты не можешь себе представить, что здесь происходит. Все, что встречается нам по пути, расстреливается, ибо столько партизан, сколько есть в России, в Польше никогда не было. Можешь себе представить, как мы с ними обходимся: когда мы проезжаем через какую-нибудь русскую деревню и в нас стреляют, мы расстреливаем всю деревню». ("Известия", СССР)

АВГУСТ 1941:

23.08.41: А какие «военные тайны» рассказываются в дневниках гитлеровских вояк? В нашей печати приводилось уже немало образцов этого вида литературы. В записях фашистских солдат и офицеров наглая уверенность в своей «непобедимости» с первых же дней войны уступает место горькому разочарованию, растерянности перед лицом неожиданного сокрушительного отпора со стороны Красной Армии и советского народа. Полнейшей неожиданностью для гитлеровцев оказались мощные удары советской авиации и танков, меткий огонь нашей артиллерии, русский штыковой бой, партизанские пули и гранаты.

Вот, например, дневник убитого на фронте немецкого офицера - командира 2-й разведывательной роты 20-го мотоциклетного стрелкового батальона 20-й танковой дивизии. Уже 4 июля в дневнике записано: «Трудности похода - чудовищны». Далее следуют записи:

«6 июля. Противник отбросил отсюда 59-й пехотный полк. Сильный артиллерийский огонь русских.

19 июля. Сегодня во время движения опять русские бомбардировщики. Положение неясное, но критическое.

26 июля. Сегодня целый день наступление русских при сильном артиллерийском огне. Продолжается до ночи. Танки и учебная бригада пришли в последний момент.

Записи в дневниках солдат и офицеров Гитлера все чаще обнаруживают, что их нервы начинают сдавать, что ужасающие потери немецко-фашистских войск, гибель их лучших полков и дивизий вызывают чувства уныния и обреченности у гитлеровцев. Сильное, сопротивление советских войск и огромные потери фашистов - вот две темы, которые не сходят со страниц дневников гитлеровских солдат и офицеров. ("Правда", СССР)

20.08.41: Фашисты любят сильные ощущения. Книга, театр, кино дают только суррогат переживаний. То ли дело подойти к белорусской колхознице, вырвать у нее из рук младенца, швырнуть его на землю и слушать, медленно кривя рот усмешкой, как баба кричит и кидается к нему, беспомощная и безопасная, словно птица, у которой убили птенца, и под конец, когда до нервов дошли эти вопли наглой бабы, ткнуть ее штыком под левый сосок... Или приволочь с хутора на лесную опушку, где расположились танки для заправки, полтора десятка девушек и женщин, приказать им, - немецкой, с хрипотцой, командой, - раздеться догола, окружить их, засунув руки в карманы, перемигиваясь и отпуская жирные словечки, разобрать их по старшинству и чину, потащить в лес и наслаждаться их отчаянными криками и плачем и потом вперевалку вернуться к своим танкам, закурить и уехать, чтобы впоследствии написать друзьям в Германию открытки о забавном приключении: "Должен тебе признаться, Фриц, эти проклятые девки под конец нам надоели своими воплями и царапаньем...". Колхозники потом нашли их в лесу - у одних были вырезаны груди, разбиты головы, перерезаны горла... ("Красная звезда", СССР)

09.08.41: Солдату Герту Нигше пишет из Дрездена его мать 12 июня: «Сегодня я получила муку... Очень рада была также получить от тебя олифу. Ведь теперь у нас нет масляной краски... Из материала, который ты прислал, я не стану шить себе костюма...».

Фельдфебелю Зигфриду Kpюrepy пишет его невеста Ленхен Штенгер из Деттингена 13 июня: «Шубка стала замечательной, она только была немного грязной, но мама ее вычистила, и теперь она очень хороша... Ботинки маме как раз, как вылитые. И материал на платье совсем хороший. Чулкам я также очень довольна и другим вещам также». Крюгер отвечает своей матери в Деттинген 28 июня: «Очень рад, что ботинки тебе впору, они из Белграда».

Стремясь разжечь темные, низменные инстинкты солдат, германское командование благосклонно относится к мародерству и оказывает грабителям «организационную помощь». Ефрейтор Форстер сообщал 9 июля своей жене в Нейкирх Лаузиц: «Отсюда был отправлен в Германию специальный вагон, и каждый из нас мог послать что-нибудь домой...». ("Правда", СССР)

08.08.41: Почему это происходит? Почему С. С., месяц тому назад кричавшие: «В Москву!», теперь шлют стоим невестам меланхоличные письма? Почему на второй месяц войны против нас немецкие солдаты уже ведут дневники, полные отчаяния, похожие на страницы романа Ремарка? Почему пойманные диверсанты вдруг падают на колени и хнычут, вымаливая жизнь?... Настал час проверки. Палачи и шпики не выдержали экзамена. Человек, привыкший унижать другого, прежде всего труслив - он знает, что и его могут унизить. Он либо стоит с плеткой, либо подставляет плетке свой зад. Отвага наших бойцов рождена любовью к свободной родине, чувством человеческого достоинства, пониманием человеческой солидарности. Гитлеровцы вопили: «Да здравствует война!», а когда дело дошло до настоящей войны, они начали вздыхать. Мы не упивались словом «война», но наши бойцы воюют просто, сурово и серьезно.

А в голове немецкого солдата смутно рождаются первые мысли. Вот письмо солдата Франца: «Анна, я не могу спать, хотя все тело болит от усталости. В сотый раз я спрашиваю себя - кто этого хотел?..» Солдата Франца убили - на листке бледное рыжее пятно. Но скоро другие Францы спросят: «Кто этого хотел?» Может быть, Гитлер призовет тогда на помощь свою гвардию С. С., убийц, воров, растлителей. Но «рыцари чести» предадут вчерашнего кумира. В записной книжке одного убитого С. С. я нашел среди записей о попойках и этапах следующий афоризм: «Вместе грабить, врозь умирать...» ("Правда", СССР)

02.08.41: Особенной самоуверенностью отличались письма ССовцев - отборных, от’явленных фашистских головорезов из охранных отрядов. Один из этих выродков - некто Циге с развязной наглостью писал 23 июня Лие Циге в Штутгарт: «Я полагаю, что война с Россией в 3 недели будет окончена». Он немного ошибся, этот гитлеровский змееныш. Для него «все кончено» было не через «три недели», а намного раньше. От красноармейской пули в бою он получил три аршина вожделенной русской земли, и в Москву попало лишь его письмо - документ отвратительной тупости...

Франц Вейгер, член охранного отряда СС, писал своим друзьям в Пург Шталь, в районе Нидердонау: «Я горжусь тем, что могу участвовать в борьбе с Красной Армией. Вы за меня не бойтесь, со мной ничего не случится...». Он надеялся на легкую прогулку. Красная Армия заткнула ему спесивую глотку.

На «военную прогулку» собрался и старший ефрейтор Эдуард Вилли. В письме, которое так и не было отправлено (полевая почта № 09201), он тоном завоевателя вселенной писал 10 июля: «Я рассчитываю быть в воскресенье в Киеве». Может быть, его предположение оправдалось и ему удалось в назначенный срок попасть в Киев, но, конечно, не в качестве завоевателя, а военнопленного!

Дни сменяются днями. Ряды гитлеровских армий редеют под ударами Красной Армии. И постепенно в письмах кичливый тон начинает спадать. Меж строк слышатся уже тревожные нотки. Ефрейтор Макс Грубер (полевая почта № 00567) в письме к старшему ефрейтору Карлу Лайцингеру с опаской пишет, что их бронетанковая дивизия проходит через сожженные села, что всюду им в спину стреляют партизаны.

Но идиотская самоуверенность еще не сломлена, - он все еще надеется «через 10 дней быть в Москве». Тот же Макс Грубер в письме от 5 июля к брату Сикстусу Грубер в Мюнхен, на Брюдершюлштрассе, 10, вновь обещает через несколько дней взять Москву», после чего, по его мнению, война будет окончена. Фашистский выродок не намерен мешкать, не желает задерживаться на пути в Москву. У него на то весьма серьезные основания. О них он откровенно и горестно повествует своему брату: «В России хуже, чем в Польше. Красть (!) здесь вообще нечего. Во-первых, нет времени, а во-вторых, все сожжено». ("Правда", СССР)

30.07.41: Агентство Рейтер передает из Цюриха письмо германского солдата с восточного фронта, переданное берлинским корреспондентом швейцарской газеты «Бунд». «Эта война вызывает у нас совершенно дикую усталость, - пишет этот солдат. - Мы жаждем провести хотя бы час вне шума битвы, жаждем увидеть хотя бы кусочек залитой солнцем дороги, которая не пахла бы горелым или трупами. Но все это пустяки по сравнению с тем, как хочется чистой воды, чтобы напиться и умыться. Это самая ужасная война, которую когда-либо вела Германия. Это война не на жизнь, а на смерть против солдат, которые борются с отчаянным упорством и не отступают». ("Правда", СССР)

Обер-ефрейтор 119 пехотного полка Зигберг Майер пишет жене: «Наша дивизия пережила четыре тяжелых дня. Мы должны были перенести страшные воздушные атаки. Сегодня утром 10-15 красных бомбардировщиков атаковали нас с бреющего полета, и мы уже думали, что настал наш последний час. Они появляются по 6-9 раз в день.

Еще новость: четыре орудия нашего полка выведены из строя. Русскими пехотинцами взята в плен вся прислуга. 264 солдата нашего батальона попали в плен. Нам придали несколько танков, так как много наших подразделений уже ослаблены потерями.

Здесь, на востоке, происходит поистине величайшее кровопролитие, которое только видел мир. Дай бог, чтобы все из нас, кто еще цел и невредим, были пощажены и чтобы нас не осталось слишком мало».

Тем же отчаянием проникнуто письмо обер-ефрейтора Отто Гевайлера: «Нас встретили настоящим огнем и я должен был лежать, зарывшись носом в землю, а сегодня один из нас сам прострелил себе ногу, как будто случайно». ("Красная звезда", СССР)

21.07.41: Гитлер просчитался. Он рассчитывал на молниеносную победу, но его отборные дивизии и танковые корпуса уже разбиты, а победы ему не видать, как своих ушей.

Очень интересно письмо немецкого ефрейтора Карла Хермса в Германию обер-лейтенанту Сандер: «Мы постепенно продвинулись в Россию. Так скоро, как мы предполагали сначала, не вышло. Мы считали на дрянные 1.200 километров до Москвы 10 дней. Мы не сделали и половины, и это в 20 дней. Вдруг - опять стоп. Русские пришли к разумным мыслям и уничтожают многочисленные деревянные мосты. Самое неприятное - русские летчики. Как неприятно! Ефрейтор Карл Хермс. Полевая почта 24/535». ("Правда", СССР)

“Нет, отец, Бога не существует, или он есть лишь у вас, в ваших псалмах и молитвах, в проповедях священников и пасторов, в звоне колоколов, в запахе ладана, но в Сталинграде его нет. И вот сидишь ты в подвале, топишь чьей-то мебелью, тебе только двадцать шесть, и вроде голова на плечах, еще недавно радовался погонам и орал вместе с вами «Хайль Гитлер!», а теперь вот два пути: либо сдохнуть, либо в Сибирь”;

“Сталинград - хороший урок для немецкого народа, жаль только, что те, кто прошел обучение, вряд ли смогут использовать полученные ими знания в дальнейшей жизни”;

“Русские не похожи на людей, они сделаны из железа, они не знают усталости, не ведают страха. Матросы, на лютом морозе, идут в атаку в тельняшках. Физически и духовно один русский солдат сильнее целой нашей роты”;

“Русские снайперы и бронебойщики – несомненно ученики Бога Они подстерегают нас и днем и ночью, и не промахиваются.58 дней мы штурмовали один – единственный дом. Напрасно штурмовали… Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чудо. А в чудеса я больше не верю. Время перешло на сторону русских”;

“Разговариваю с обер-вахмистром В. Он говорит, что борьба во Франции была более ожесточенной, чем здесь, но более честной. Французы капитулировали, когда поняли, что дальнейшее сопротивление стало бесполезным. Русские, даже если это безрезультатно, продолжают бороться… Во Франции или Польше они бы уже давно сдались, считает вахмистр Г., но здесь русские продолжают фанатически бороться”;

“Моя любимая Цылла. Это, право говоря, странное письмо, которое, конечно, никакая почта не пошлёт никуда, и я решил отправить его со своим раненым земляком, ты его знаешь – это Фриц Заубер… Каждый день приносит нам большие жертвы. Мы теряем наших братьев, а конца войны не видно и, наверное, не видеть мне его, я не знаю, что со мной будет завтра, я уже потерял все надежды возвратиться домой и остаться в живых. Я думаю, что каждый немецкий солдат найдёт себе здесь могилу. Эти снежные бури и необъятные поля, занесённые снегом, наводят на меня смертельный ужас. Русских победить невозможно…”;

“Я полагал, что война закончится к концу этого года, но, как видно, дело обстоит иначе… Я думаю, что в отношении русских мы просчитались”;

“Мы находимся в 90 км от Москвы, и это стоило нам много убитых. Русские оказывают ещё очень сильное сопротивление, обороняя Москву… Пока мы придём в Москву, будут ещё жестокие бои. Многие, кто об этом ещё и не думает, должны будут погибнуть… В этом походе многие жалели, что Россия – это не Польша и не Франция, и нет врага более сильного, чем русские. Если пройдёт ещё полгода – мы пропали…”;

“Мы находимся у автострады Москва – Смоленск, неподалёку от Москвы… Русские сражаются ожесточённо и яростно за каждый метр земли. Никогда ещё бои не были так жестоки и тяжелы, и многие из нас не увидят уже родных…”;

“Вот уже более трёх месяцев я нахожусь в России и многое уже пережил. Да, дорогой брат, иногда прямо душа уходит в пятки, когда находишься от проклятых русских в каких-нибудь ста метрах…”;

Из дневника генерала Блюментрита: “Многие из наших руководителей сильно недооценили нового противника. Это произошло отчасти потому, что они не знали ни русского народа, ни тем более русского солдата. Некоторые наши военачальники в течение всей первой мировой войны находились на Западном фронте и никогда не воевали на Востоке, поэтому они не имели ни малейшего представления о географических условиях России и стойкости русского солдата, но в то же время игнорировали неоднократные предостережения видных военных специалистов по России… Поведение русских войск, даже в этом первом сражении (за Минск) поразительно отличалось от поведения поляков и войск западных союзников в условиях поражения. Даже будучи окруженными, русские не отступали со своих рубежей”.

Письма солдат вермахта показывают всю эволюцию сознания «избранной расы» от восприятия Второй Мировой как «туристической прогулки по миру» до ужаса и отчаяния последних дней в окружении под Сталинградом. Эти письма никого не оставляют равнодушными. Хотя эмоции, вызванные ими, могут быть неоднозначны.

Письмо первое. Начало Сталинградской битвы. Немецкое наступление

«Дорогой дядя! Сначала я хочу сердечно поздравить тебя с повышением и пожелать тебе дальнейшей солдатской удачи. Может, ты уже знаешь о нашей теперешней судьбе; она не в розовых красках, но критическая отметка, наверное, уже пройдена. Каждый день русские устраивают тар - тарарам на каком-нибудь участке фронта, бросают в бой огромное количество танков, за ними идет вооруженная пехота, но успех по сравнению с затраченными силами невелик. Все их попытки разбиваются об упорную волю к борьбе и неутомимую силу в обороне на наших позициях. Это просто не описать, что совершает наша превосходная пехота каждый день. Это высокая песнь мужества, храбрости и выдержки. Скоро наступит перелом - и будет полный успех. С наилучшими пожеланиями, Альберт».

«Здравствуй дядя. Утром я был потрясен прекрасным зрелищем: впервые сквозь огонь и дым увидел я Волгу, спокойно и величаво текущую в своем русле… Почему русские уперлись на этом берегу, неужели они думают воевать на самой кромке? Это же безумие!».

«Мы надеялись, что до Рождества вернемся в Германию, что Сталинград в наших руках. Какое же великое заблуждение! Сталинград – это ад, дядя! Этот город превратил нас в толпу бесчувственных мертвецов.… Каждый день мы атакуем. Но даже если утром мы продвигаемся на двадцать метров, вечером нас отбрасывают назад.… Русские не похожи на людей, они сделаны из железа, они не знают усталости, не ведают страха. Матросы, на лютом морозе, идут в атаку в тельняшках. Физически и духовно один русский порой может быть сильнее целого отделения!».

Письмо четвертое. Январь 1943 года

«Дорогой дядя. Русские снайперы и бронебойщики, несомненно, – ученики Бога. Они подстерегают нас и днем и ночью, и не промахиваются. Пятьдесят восемь дней мы штурмовали один - единственный дом. Один единственный дом! Напрасно штурмовали… Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чуда… Время перешло на сторону русских».

Письмо пятое. Последнее

«Мы в полном окружении. И я должен признать. По здравому размышлению, поведение русских даже в первом бою разительно отличалось от поведения поляков и союзников. Даже оказавшись в кольце окружения, русские оборонялись и не помышляли об отступлении. Теперь же, поменявшись местами, Сталинград для нас окончательно стал адом. Мне пришлось выкапывать товарищей, которые поодиночке были захоронены здесь восемь недель назад. Хотя мы дополнительно получаем вино и сигареты, я бы предпочел работать на рабской каменоломне. Сначала была бравада, потом сомнения, спустя несколько месяцев испуг, а теперь осталась лишь животная паника»...

Письма немецких солдат с Восточного фронта

«Нет, отец, боюсь что Бога более не существует, или он есть лишь у вас, в ваших молитвах и псалмах. В проповедях священников он вероятно тоже присутствует, может он быть и в звоне колоколов, запахе ладана, или пастырских словах, но в Сталинграде его нет и в помине. Пишу тебе сидя в подвале, растапливая огонь чьей-то мебелью. Мне только двадцать шесть, и еще недавно я радовался погонам и орал вместе с вами «Хайль Гитлер!». Теперь отец, у меня лишь два пути: либо сдохнуть прям здесь, либо попасть в лагеря Сибири»…

«Сталинград - хороший урок для всего немецкого народа, жаль только, что те, кто прошел это обучение Россией, вряд ли смогут использовать полученные знания во вне»…

«Русские не похожи на людей, они сделаны из железа. Порой кажется, что никто из них не знает усталости, и не ведает страха. Матросы, на лютом морозе, идут в атаку в одних нательных тельняшках. Физически и духовно один русский солдат порой сильнее целой роты немецкого форсирования»…

«Русские снайперы и бронебойщики - несомненно ученики Бога. Они подстерегают нас и днем и ночью. 58 дней мы штурмовали один – единственный дом. Один единственный! И напрасно штурмовали… Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чудо. А в чудеса я больше не верю. Успех перешел на сторону врага»…

«Я разговаривал утром с обер - вахмистром В. Он говорит, что борьба во Франции была более для нас сплоченной. Французы честно капитулировали сразу же, как только поняли, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Русские же, даже если это безрезультатно, продолжают бороться... Во Франции или Польше солдаты бы уже давно сдались, считает и вахмистр Г., но здесь русские продолжают фанатично бороться»...

«Любовь моя, Цилла. Это, право говоря странное письмо, которое никакая почта не пошлёт никуда. Посему я решил отправить его со своим раненым собратом. Ты его знаешь – это Фриц Заубер... Каждый день здесь приносит нам большие жертвы. Мы теряем наших людей, а конца этой войны так и не видно. Наверное, не увидеть и мне его, я не знаю. Что со мной будет завтра? Не ответит никто. Я уже потерял все надежды возвратиться домой и остаться целым. Думаю, что каждый немецкий солдат найдёт себе здесь мерзлую могилу. Эти снежные бури и необъятные поля, занесённые снегом, наводят на меня смертельный ужас. Русских просто невозможно победить…»

«Мы полагали, что война закончится к концу этого года, но, как видно, дело обстоит иначе, или и вовсе наоборот… Я думаю, что в отношении русских мы смертельно просчитались»...

«…Находимся в 90 км от Москвы, и это стоило нам невероятных усилий. Русские оказывают безумное сопротивление, обороняя Москву... Пока мы войдем в нее, будут ещё жесточайшие битвы. Многие, кто об этом ещё и не думает, должны будут погибнуть в этой войне... В этом походе многие жалели, что Россия – это не Польша и не Франция, и нет врага более сильного, чем русские. Если пройдёт ещё полгода в такой борьбе – то мы пропали...»

«Сейчас находимся у автострады Москва – Смоленск, неподалёку от чертовой столицы... Русские сражаются ожесточённо и яростно за каждый метр своей земли. Никогда ещё бои не были такими жестокими и тяжелыми. Многие из нас не увидят более своих родных...»

«Вот уже более трёх месяцев я нахожусь в России и многое пережил. Да, дорогой брат, иногда прямо душа уходит в пятки, когда находишься от проклятых русских в каких-нибудь ста шагах...»

Из дневника генерала Блюментрита:

«Многие из наших руководителей сильно недооценивали этого противника. Подобное произошло отчасти потому, что они не знали русского народа, и тем более русского характера. Некоторые наши военачальники в течение всей Первой мировой войны находились на Западном фронте и никогда не воевали на Восточном. Вероятно поэтому они не имели ни малейшего представления о географических условиях России и стойкости русских солдат. Они подписали нам смертный приговор, тем, что игнорировали неоднократные предостережения видных военных деятелей по России... Поведение русских войск, даже в этом первом сражении (за Минск) поразительно отличается от поведения поляков и войск западных союзников в условиях поражения. Даже будучи окруженными, истощенными, и лишенными шансов на борьбу, русские никогда не отступают. Мы не сможем быстро продвинутся вперед. Блицкриг потерян»..

Лейтенант К. Ф. Бранд:

- «Из борьбы против русской земли и против русской природы едва ли немцы смогут выйти победителями. Сколько детей, сколько женщин, и все вокруг приносит плоды, несмотря на войну и грабежи, несмотря на разрушение и смерть! Здесь мы боремся не против людей, а против самой природы. При этом я снова вынужден признаваться сам себе, что эта страна с каждым днём становится мне всё милее».

Пастор Г. Голлвицер:

- «Я знаю, как рискованно описывать нашумевшего «русского человека», это неясное видение философствующих и политиканствующих литераторов, которое очень пригодно для того, чтобы его, как платяную вешалку, обвешивать всеми сомнениями. Вот только здесь на фронте, мы в отличие от всех этих персонажей понимаем, что «русский человек» не только литературная выдумка, хотя и здесь, как и всюду, люди различны и к общему знаменателю неприводимы, но еще и реальность, от которой порой стынет в жилах кровь».

А. Орме:

- «Они так многосторонни, что почти каждый из них описывает полный круг человеческих качеств. Среди них можно найти всяких, от жестокого грубияна до Святого Франциска Ассизского. Вот почему их нельзя описать несколькими словами. Чтобы описать русских, надо использовать все существующие эпитеты. Я могу о них сказать, что они мне нравятся, они мне не нравятся, я перед ними преклоняюсь, я их ненавижу, они меня трогают, они меня пугают, я ими восхищаюсь, и откровенно боюсь! Ясно одно, нас ждет совершенно другой от ожидаемого, финал этой кампании»...

К. Маттис:

- «Германия и Россия буквально олицетворяют собою несоизмеримость двух величин. Немецкое наступление на Восточный фронт, порой видится мне соприкосновением ограниченного с безграничным. Сталин является властелином евро - азиатской безграничности - это враг, с которым силам, наступающим из ограниченных, расчленённых наших пространств, справиться не возможно. Мы вступили в бой с врагом, которого мы, находясь в плену европейских жизненных понятий, вообще не понимали. В этом рок нашей стратегии, она, строго говоря, совершенно случайна, и потому обречена»…

Офицер Малапарт:

- «Брат мой, от народа, официально не признающего духовных ценностей, как будто нельзя было бы ожидать ни благородства, ни силы характера. Но русские сломали даже эти стереотипы. Как только они входят в контакт с западными людьми, они их коротко определяют словами «сухой народ» или «бессердечный народ». И ведь верно, весь эгоизм и материализм Запада заключен в этом определении - «сухой народ». В первые месяцы войны их деревенские женщины... спешили с едой для своих военнопленных. «О, бедные!» - приговаривали они. И при этом также приносили пищу для немецких конвоиров, сидящих в центре небольших скверов на скамейках вокруг белых статуй Ленина и Сталина, сброшенных в грязь. Они ненавидели нас, как вторженцев, но в то же время жалели, как людей и жертв начатой сверху войны... Господи, как же все изменилось. К 1943 году, я насмотрелся от собственных соотечественников таких зверств, что не могу описать их тебе словами. Изнасилования, убийства русских девушек, ни за что, стариков, детей, эксперименты в лагерях и работы до самой смерти, верь мне брат, именно после этого в русских что – то переключилось. Ты не поверишь, но они будто бы стали совершенно другой нацией полностью лишенной былого сострадания. Осознав, что мы не заслуживаем их человеческого отношения, они в тот же год стали неистовыми людьми. Будто бы вся их нация поднялась в едином порыве, чтобы вымести всех нас с их собственной территории. Закопать здесь навечно...

Я видел ту девушку, брат... Которая в 41-ом, выносила нам еду из дома. Она в партизанском отряде. Недавно ее поймали, страшно пытали, но она ни сказала им ничего. Пыталась перегрызть горло своему конвоиру. Что мы здесь делаем, на этой земле? И откуда в нашем народе взялось столько ненависти? Я скажу крамолу, брат мой и вряд ли ты получить хоть строчку из этого письма, но русский народ, особенно больших просторов, степей, полей и сёл, является одним из наиболее здоровых, радостных и умудрённых на нашей Земле. Он способен сопротивляться власти страха даже с согнутой спиной. В нём столько веры и древности, что из него, вероятно, может изойти самый справедливый порядок в мире»...

Не так давно, в Германии прошла современная фотовыставка: «Немецкие солдаты и офицеры в период Второй Мировой войны». Там, на черно-белых фотографиях из семейных немецких архивов изображены улыбающиеся офицеры вермахта в обнимку с француженками, итальянками, мулатками из Африки, гречанками. Потом идут фото с радостно встречающими их украинками в расписных рубашках, а потом... тишина. То есть географически, дальше солдаты должны были войти непосредственно на территорию Россию… Хочется спросить: а где же Сталинград?!. Где надписи на белом листе бумаги: «Дальше был Сталинград, в котором нас – освободителей, встречали точно также». Где фото Ростова, Воронежа, и прочих городов нашей страны? Нет?

Наверное для современных немцев это удивительно...

Руслан Хубиев (RoSsi BaRBeRa), ВЕЖЛИВАЯ РОССИЯ